А рейс все откладывали. Они просидели всю ночь, пробило полночь, они поздравили друг друга с Новым годом и выпили военного спирта, закусив хлебушком и консервами, и желали друг другу скорого окончания войны, и победы, и любви. Настало первое утро сорок второго года, рассвело по-зимнему поздно, и отец вышел из прокуренного барака на воздух. В январском небе низко стояло солнце, а с двух сторон от него, на равном расстоянии, в туманно-розовом, игольчатом воздухе, висели, раскинувшись как крылья волшебной птицы, еще два солнца, поменьше. Отец посмотрел-посмотрел — и вдруг понял, что все отменяется. Что ему можно жить. Что никто не умрет.
А те шестеро, по чьим бокалам он постучал ножом в приступе несвойственного ему суеверия, все пережили войну, все выжили, все здравствовали до глубокой старости.
...Светает. На столе развал. Скатерть смята, и свечи погасли. Отец, старенький человек, видевший феникса, заснул в кресле. Выйдем же на цыпочках, тихо, в новое, засыпанное нетоптанным снегом утро. Никто никогда не умрет.
