— Ты как? Может, воды? Чаю?
— Нет... Только тебя.
— Кость, посиди у себя в номере, ладно?
— Как скажете, Владислава Сергеевна.
Константин вышел, неслышно прикрыв дверь, а Владислава всё-таки заставила Марию выпить несколько глотков воды. Склонившись над ней, одной рукой она упёрлась в постель, и Мария очутилась в ловушке: справа — рука Владиславы, слева — её бедро, сверху — она сама. Бирюза взгляда была серьёзной и нежной, чёртики прятались глубоко.
— Машенька, я уехала с половины концерта, не смогла дослушать.
— Что, так плохо я пела? — понемногу чувствуя отступление боли, дрогнула Мария уголками губ.
— До ужаса прекрасно. Так прекрасно, что страшно становилось. Потому и не смогла.
Слёзы наконец добрались до глаз, сердцу стало чуть легче.
— Я причинила тебе боль, Влада... Вот, теперь плачу за это.
— Никакая моя боль не стоит твоего здоровья и жизни, пташка моя певчая. Когда Костя позвонил и сказал, что тебе плохо, у меня сердце в пятки ушло. Не пугай меня так больше, а?
— Прости, Владь... Перенервничала чуток. Мне уже лучше.
— Слава богу. Машунь, а вот нервничала ты зря. Неужели ты думала, что я скажу или сделаю тебе что-то плохое? Я ведь не упрекать тебя или выяснять отношения приехала. Между нами и так всё яснее некуда.
Снова легонько кольнуло, слеза скатилась, и Владислава смахнула её со щеки Марии.
— И что же тебе ясно, Владь?
Бирюза смотрела совсем серьёзно, грустно, новая стрижка подчёркивала худобу лица, делая его ещё более энергичным, суровым, хищноватым. В носогубных складках пролегли морщинки, которых прежде не было.
— То, что я тебя люблю. И это взаимно. Но ты сбежала от меня замуж. Не знаю, зачем ты вышла за него — из благодарности ли, от отчаяния ли, неважно. Это всё лирика и предположения. А есть факт: пытаясь заполнить пустоту, ты загоняешь себя в гроб работой. Так не годится, Машутка. Надо с этим что-то делать.
— И что же? — В грудь Марии ворвался судорожный вдох, но укола иголочки не последовало. Отпустило? Или только затаилось?
— Думаю, ты знаешь сама.
Так и есть, затаилось: новый вдох — новая игла. Лицо скривилось судорогой боли.
— Владя, не заставляй меня решать сейчас... Я не могу.
— Машенька... — Грозный ледок растаял, из пристально-настойчивой бирюза стала горьковато-нежной, встревоженной. — Прямо сейчас ничего решать и не нужно, просто отдыхай. Больно опять?
— Ничего, Владь... Отпустит скоро.
— Таблеточку?
— Да, надо бы...
Снова хруст блистера. Пальцы Владиславы выдавили таблетку, вложили в рот Марии, а следом его накрыл лёгкий поцелуй.
