Меня просто подмывало желание высказать эмиру свое мнение о том, что в этом случае произойдет в моей квартире. Но я понимал, что случайности порой имеют место быть, и власть в этом гроте снова может встать с головы на ноги.
Поэтому я перевел разговор в несколько другую плоскость и осведомился:
– А вы, эмир, не думаете, что ваши с Ибрагимом действия будут мной восприняты как оказание мне услуги? Может, я давно желал от жены избавиться, но не знал, как это сделать так, чтобы дочь осталась со мной. Допускаете такой вариант?
– Не говори так, не порть моего хорошего впечатления о тебе, старлей. Если ты говоришь правду, то выходит, что человечество мельчает год от года с постоянно повышающейся скоростью. Ты ведь врешь, да?
– Я предположил вариант. А вы уж думайте сами, правду я сказал или нет. Вам, бывшему комбату и эмиру банды, положено уметь в души людям заглядывать. Хоть через замочную скважину…
– Это ты к тому только что придумал, чтобы меня напугать, заставить опасаться за свою жизнь. Но Аллах меня примет в любом случае, убитого тобой или умершего своей смертью. Мне все равно осталось жить недолго. Я уже старик. Только вот умереть именно от твоей пули мне было бы обидно.
– Чем же таким моя пуля отличается от других? Неужели она не того цвета, как все остальные?
– Как ты думаешь, старлей Жеребякин, почему я не приказал тебя сразу расстрелять? – спросил эмир. – Хотя ты и сам видишь, что мне следовало бы это сделать во избежание всех этих вот неприятностей…
– Думаю, что вам, товарищ подполковник, просто захотелось поиграть со мной. Как кошка сразу мышку не убивает, хотя и не отпускает, так и вы. Был такой случай, когда я дома оставался с кошкой. К нам в форточку залетел воробей. Кошка его, естественно, поймала и усадила напротив себя прямо на холодильнике. Только воробей пытался улететь, следовал удар одновременно двумя лапами. Так вот они и сидели, глядя друг на друга, пока я не взял кошку за шиворот и не вынес на улицу. Так и вы, товарищ подполковник, хотели против меня посидеть, на меня посмотреть, почувствовать свою силу, поддерживаемую кучей стволов, и мой страх.
– В этом ты не прав, старлей… У меня репутация жесткого эмира, но не садиста. Я никогда не ел окровавленные и еще горячие человеческие сердца и не одобрял подобные методы ведения войны. Я даже головы пленным не разрешал отрезать…
Я понял, что эмир хотел сообщить мне что-то еще, как говорится, пронять меня чем-то особенным и душещипательным. Это было, в общем-то, совершенно естественно, поскольку его жизнь теперь была в моих руках.
