Поездка в Казань внесла определенность: Цветова меняла фамилию, а документов, говоривших о ее замужестве, не было. В церковной книге даты рождения значилась также и ее сестра — Анна Цветова. Но ее судьба была неизвестна. И соответствующие запросы ничего путного не дали.
Родственников бывшего хозяина дома не установили. Старухи говорили, что он был один как перст божий и что родом он из Казани. Но бумаг, свидетельствующих обо всем этом, не нашли. О кучере богача, кроме его имени «Микола», никто ничего не знал. К тому же объявленный всесоюзный розыск Шпыру пока ничего не прояснил.
Все эти поиски, поездки, бесчисленные запросы убедили лишь в одном: искать преступников надо более продуманно и тщательно и исходя из других факторов. Данишев вспомнил слова одного профессора, преподававшего в университете, который подчеркивал, что отрицательный результат в научном поиске — это тоже результат, но свидетельствующий о необходимости избрания нового направления научных поисков. А расследование сложного уголовного дела — это вид научного исследования. Во всякой случае, оно имеет все элементы научного поиска.
«Прошло столько времени, — сокрушался Данишев, — а реальных концов, за что можно ухватиться, не видно. Какой же ход избрать, чтоб найти этого головореза? Казалось, вот-вот возьмем! Уже, можно сказать, был в руках и — вырвался. Ушел, да к тому же его соучастник Мурадов малость помешался. Психические отклонения его и вовсе — неожиданность; все карты спутали».
Следователь понимал, что попал в мертвую точку; когда дело не сдвинешь теми средствами, что есть в наличии, а инерционная сила иссякла.
За весь месяц работы он не испытывал такого огорчения, как сегодня. Настроение — препаршивое. Часто вспоминал Асию, и грустная улыбка отражалась на его лице. Ее он почти не видел с тех пор, как она на него разобиделась за то, что заходил к соседке Розе. Приревновала. Видел ее раз в коридоре. Но она лишь холодно поздоровалась. Назип, придя домой, завалился спать. Утром позвонил в больницу, решил попробовать побеседовать с Мурадовым.
В восемь утра был уже в палате. Мурадов, в бинтах, бледный как бумага, с почерневшими, впавшими, казалось, застывшими глазами, напоминал скорее мумию, чем выздоравливающего человека. Взгляд его был бессмысленным, но когда Данишев близко подошел к кровати, глаза Мурадова дрогнули и оживились.
Он тут же хриплым тихим голосом произнес:
— А-а. Сосед. Начальник. — Больной приподнял голову и напряженно уставился в лицо следователя. Потом как будто решил выложиться в одной длинной тираде. Быстро, неестественно для своего тяжелого состояния заговорил: — Я подозревал. Сразу подозревал. Ты — подсадная утка. Зачем? Зачем говорю? А затем — хошь изгнать из коммуналки, Нет-нет! Не надо, начальник. Не надо! Не надо, говорю. Без коммуналки — как без жратвы. Ах да, жратва, жратва! — Мурадов схватился рукой за голову. — Я у одного соседа картофелину — ам! У другого сухарик — ам! На кухне у зазевавшегося из кастрюли мосол — ам! Погрызу, погрызу, бултых обратно в кастрюлю. Так и живу! Жи-и-иву-у. Не надо меня. Не надо. Оставь. Оставь, начальник, в коммуналке. Оставь. Господи-господи! Оставь меня и ты... — Мурадов начал издавать нечленораздельные звуки.
