— Мы можем изменить и порядок, — возразил Кола. — Разве не об этом вопиют руины прошлого? Надо лишь заставить людей поверить в такую возможность.
— И ты хочешь сделать это? — улыбнулся старик.
— Почему бы и нет! Кто-то должен указать новый путь.
— Тогда готовься попасть на крест.
— Даже если под ним будет костер! — отозвался Риенцо.
* * *
— Лоренцо! Лоренцо, смотри кто вернулся! — громко позвала Нина. — Что же ты не встречаешь?
Игравший в углу четырехлетний мальчик, вскочив на ноги, бросился к двери. Кола ди Риенцо радостно подхватил подбежавшего сына. Вместе с ним в таверну вошли несколько молодых людей в поношенных студенческих куртках. Возбужденно переговариваясь, они расположились у камина. Из кухни вышел Бернардо.
— Ну, как? Что сказали в папской камере?[4] — обратился он к брату.
— Дали официальное разрешение. Можно опубликовать переводы! — Кола подбросил малыша вверх и, ловко поймав, усадил на колени.
— Я уверен — они прочли лишь первые страницы, — засмеялся один из студентов. — Не то епископ наверняка бы запретил.
В этот момент на пороге появился Чекко Манчини в своей измазанной красками рабочей куртке.
— А, Чекко, заходи, заходи! — весело приветствовал его Кола. — Есть добрая весть.
— Уж не отпустили ли тебе по ошибке грехи? — улыбнулся художник.
— Почти угадал. Епископ и камера разрешили опубликовать республиканские законы.
— Поздравляю! И советую поспешить, пока там не передумали. — Он достал сахарную конфету и потрепал маленького Лоренцо по щеке. — Это тебе от деда Франческо.
— Что отец? Как себя чувствует? — спросила Нина.
— Слава богу! Послал сказать, чтобы вы готовились к празднику. Завтра в Рим приезжает Петрарка.
— Петрарка! К нам едет великий Петрарка! — раздались взволнованные возгласы.
Все обступили художника.
— Его приглашали короноваться лавром в Париже и в Неаполе, — продолжал Чекко. — Но он предпочел, чтобы зеленый венок был возложен на него здесь. Говорят, король Роберт Неаполитанский три дня напрасно упрашивал поэта остаться.
— Клянусь — он истинный итальянец! — воскликнул Кола. — Такие не забывают родину.
— Теперь ясно, почему епископ разрешил публикацию древних законов, — заметил Гуаллато. — Он боится Петрарки… Послушайте, как тот разделался с папским двором в Авиньоне.
Студент поднял руку. В наступившей тишине зазвучали стихи:
Да поразит тебя небесный гром,
Негодный двор! Ты, бедных разоряя
И крохи их в свою казну сбирая,
Богаче и сильнее с каждым днем.
Гнездо измен, где все то зло творится,
