— Не слишком. Часиков до двенадцати ночи.
Магда ласково посмотрела на меня:
— Я вас устрою на втором этаже.
— Спасибо. — Я вспомнил про климовскую авоську и протянул ее Магде. — Вот, погрызите пока. У вас таких нету…
— Ой, откуда такие красивые? — обрадовалась Магда.
— Это вам Климов передал.
— Климов? Какой Климов?!
— Есть такой человек, — сказал я и пошел к выходу. Один из командированных, кивнув в мою сторону, сварливо сказал соседу:
— Небось этому гусю койка найдется…
— А тут по делу приедешь — и сиди… — охотно отозвался сосед.
Я вышел на улицу и пешком отправился в бассейновую поликлинику. Ветер складывал лужи в изящные гофре, дождь накрывал серой вуалью кирпичные стены и башни, и здесь уже по-настоящему жила осень.
В порту было холодно, водяная пыль садилась на лицо. Круизный белый теплоход отваливал от стенки, и люди на борту, отсюда, с причала, казались крошечными, и эти крошечные люди все время махали провожающим платками, будто передавали на разные лады один! и тот же семафор: «Все наши дела в порядке, мы отправились немного отдохнуть, а вы уж тут постарайтесь получше, так что — большой привет»… И хоть среди отъезжающих никого знакомых у меня не было, да и быть не могло, я им тоже на всякий случай помахал.
По серой вспененной воде гавани медленно двигался, постепенно сбрасывая с себя паруса, шведский барк. И я остро пожалел, что совсем не умею рисовать. А ведь как здорово было бы нарисовать этот серый задымленный порт, и свинцовую, в радужных нефтяных разводах воду, и четырехмачтовый краснобрюхий парусник. И повесить у себя дома на стене — это же ведь ужасно здорово, знать, что на свете еще — ты это точно знаешь, ты это сам видел, сам рисовал — бегают по морям парусники, а коли существуют парусники, значит, и мечтать еще можно, и любить, и надеяться.
Сердитые влажные порывы ветра раскачивали на стропах огромные контейнеры, их несли по воздуху плавно горбатые желтые краны, протяжно гудели, требуя дороги, маневровые мотовозы, и сухо щелкали колесами на стрелках железнодорожные вагоны, от рыбного причала мчались серебристые коробки авторефрижераторов.
Я бы охотно проболтался весь день на причалах — смотрел бы на тяжелые сухогрузы под разноцветными флагами, охотно помог бы такелажникам подтягивать крючьями к кузовам ящики с пугающей надписью «не кантовать», а потом напросился бы в гости на парусник. Но в кармане у меня лежали снимки убитого молодого парня и обрывок рецепта. Надо идти в поликлинику. Там сразу исчезнет запах соли, водорослей и рыбы, весь утот добрый гул и суета, там будет чистота, тишина, запах йода, коллодия и хлороформа, запах беды и боли.
