Как красиво было это тихое сиреневое небо, переходившее на западе в зеленовато-золотистый цвет, и в нем горела чистыми, словно хрустальными лучами яркая вечерняя звезда.
Пахло еще не весной, а обещаниями весны, будущими нежными ароматами, и все это видел и чувствовал Маркел Ильич в первый раз в жизни. Он не мог дать себе отчета, что за щемящее чувство наполняло его сердце: была ли это печаль или радость, он чувствовал, что что-то новое живет, реет, скользит в этом лиловом сумраке.
Не замечая дороги, шел Маркел Ильич за странной фигуркой, тихо двигающейся по дороге шагах в тридцати перед ним.
Кругом не было видно пешеходов, было очень грязно от тающего снега, только изредка проезжал извозчик или автомобиль.
Пройдя Елагин мост, Клим свернул налево и углубился в парк.
Он шел так же медленно, помахивая футляром. Дойдя до пруда, он остановился, открыл футляр, достал скрипку и стал настраивать.
Маркел Ильич тоже остановился, стараясь скрыться между стволами деревьев.
Окончив настраивать скрипку, Клим легко прыгнул, уселся на спинку скамейки и принялся играть.
Что это была за мелодия? И была ли мелодия в этих звуках?
Но они, тихие, нежные, сливались с этим шепотом обещаний, трепетом надежд, с сеткой еще голых, но обещающих листья ветвей, со вздохами пробуждающейся земли, они бежали, взмахивая прозрачными крылышками, по глади освобожденного пруда.
Казалось, они сливаются с лиловым сумраком, наполняют его, помогают проснуться миру к новой жизни, весне и свободе.
Вот-вот все смешается, все соединится и раздастся победная песня.
И она раздалась — гордая, чистая, громкая.
Где звучала она?
Она наполняла собою весь мир, она звучала везде и всюду!
Все вместе и каждый атом отдельно были полны ею.
Маркел Ильич стоял, сжав руки, весь дрожа, сам, казалось, звуча каждым нервом и не сводя глаз с маленькой фигурки, скорчившейся на спинке скамейки под сеткой дрожащих ветвей, между которыми торжественно горела яркая звезда.
Но вот Клим взмахнул последний раз смычком и песня смолкла.
Маркел Ильич в изнеможении прислонился к дереву, и слезы полились из его глаз.
— Марсель! — вдруг позвал его Клим.
Маркел Ильич бросился на этот призыв и вдруг остановился.
— Клим! Дорогой Клим! — воскликнул он, протягивая руки. — Могу ли я, смею ли я узнать вас?
Клим улыбнулся.
— Меня узнавать можно, мой милый Марсель: ведь я всегда настоящий, я не меняюсь в отражении. Я есть то, что я есть[14], — сказал Клим, — я сам никогда не подаю виду, что видел чужие отражения, но, если кому-нибудь захочется поговорить со мной — я всегда рад этому. Я не боюсь своего отражения, потому что оно одинаково с моим «я». Я не имею отражения или я только одно отражение — принимайте, как хотите. Вы шли за мной, вы, верно, хотели мне что-то сказать?
