А все потому, что забыл свое место, забыл, что дело его — не добро творить, а водку разливать — денно и нощно, без передышки, до своего смертного часа!
Наверно, и ему, этому приказчику зла, этому тупому истукану, когда-нибудь наливал, и тот лез целоваться, слезно умоляя дать в долг до жалованья еще бутылку, еще!..
Ешуа покосился на него, словно стараясь вспомнить его лицо, но разве вспомнишь? Водка всех обезличивает: и пахарей, и стражников, и смутьянов.
Еще в незапамятные времена своего детства Ещуа слышал от своего деда удивительную присказку: зло, помогающее добру, — полдобра.
А вдруг и стражник совершит полдобра — ну пусть четверть, пусть малую толику.
Пусть хоть, лошадь накормит, подумал Ешуа, решив воспользоваться его недолгим, полупрезрительным благорасположением. Пусть отнесет ей краюху, пусть достанет из-под соломы торбу с овсом и повесит под хомутом.
Ешуа ему заплатит сполна — двумя припрятанными золотыми. Жаль, конечно, денег, но и лошади жаль. И потом их все равно — рано или поздно — найдут, обыщут телегу и выгребут из торбы. Зачем им зря пропадать? Деньги — в беде ли, в радости ли, в неволе ли, на свободе ли должны работать на хозяина, бороться за него, защищать. Тем они и хороши, что нет для них ни оков, ни решеток. Глядишь, задобрит ими стражника. Такой заработок ему, небось, и во сне не снился. За два золотых можно не только лошадь накормить, но и еще кое-что сделать, — передать в корчму Морте, чтобы не волновалась, чтобы не дожидалась его и самолично поехала к Зайончику, а, если будет необходимость, наведалась бы и в острог. Кто знает, сколько еще его продержат — то ли сутки, то ли год. В прошлом году Нуйкин среди бела дня заарканил мельника Мейше-Бера, посадил на хлеб и на воду — девочку-де изнасиловал! — и, пока тот не откупился сотенной, не отпустил.
Ежели этот истукан заберет деньги, а помочь откажется, тогда выиграет только лошадь, а ежели согласится, то он, Ешуа, ему еще прибавит. И поить будет целый год даром — от пасхи до пасхи.
Корчмарь нагнулся, поднял с пола миску, прикрытую ржаной краюхой и, глядя на стражника в упор, тихо и внятно сказал:
— Я тебе два золотых дам.
— Два золотых? — опешил тот. — За что?
— Сам знаешь, — уклонился от прямого ответа Ешуа.
— Ты, старик, не хитри. Выкладывай все начистоту без всяких ваших штучек.
Клюнул, обрадованно отметил про себя Ешуа, уловив в его грубости не отказ, а готовность.
— Я же сказал: лошадь не кормлена.
