— Сколько я вам должен? — спросил Мирон. Александрович, когда нужда в банках отпала.
— Ничего не должны.
И ушла.
И больше Мирон Александрович в глаза ее не видел.
— А эта… твоя сестра милосердия… она что, уехала из Вильны? — стараясь не выдать себя, поинтересовался он однажды у Гаркави.
— При Страшунской синагоге богадельня… ищи ее там…
Богадельня?
— Дерьмо из-под старичья выгребает, — выпалил Самуил Яковлевич. — Что, попался на крючок? Но ты же, Мирон, все равно на еврейке не женишься!
Господи, богадельня, переплетная! Сын присяжного поверенного — за полтинник в неделю дышит книжной пылищей, дочь лесоторговца выгребает из-под паралитиков дерьмо!.. Что за время? Что оно делает с нашими детьми?
…Мирон Александрович пересек Бернардинский сад и мимо костела Святой Анны вышел к Заречью.
Пани Мочар увидела его с галереи, спустилась вниз, отвела в сторонку и, отрабатывая свое жалованье, прошептала:
— Ничего нового, пан… Как ходил к нему этот Федор, так и ходит. Водки не пьют, с барышнями не якшаются… Читают что-то… пописывают…
От шепота пани Мочар несло пивом и фискальством, и Мирона Александровича затошнило.
Он отрыгнул, прикрыл рот широкой ладонью, извинился, снова отрыгнул, почувствовав прежнюю, утреннюю тяжесть в затылке.
Вдова Мочара что-то еще говорила, но слова ее отскакивали от Дорского, как воробьи от кошки, и Мирон Александрович испытывал непреодолимое отвращение не столько к ней, сколько к себе, жалкому, рыгающему страхом и зависимостью от какой-то полупьяной доносчицы, от какого-то неизвестного Федора, от нежданного и негаданного ходока, которого надо было внимательно выслушать и, посочувствовав горю, проводить к Соколу или Луцкому, не оттягивая ни разговор, ни решение.
— Если пан добавит рубль-другой, то я куплю… этот… как его… бинокль… Есть у меня один знакомый — гусар, продает, — сладострастно понизив голос, пробубнила пани Мочар.
— Не стоит утруждаться, не стоит утруждаться, — пятясь от нее и привычно, по нескольку раз повторяя одно и то же слово, пролопотал Мирон Александрович.
Хоть на свободе, и то утешение, — отметил про себя Дорский и побрел дальше.
Бесцельно блуждая по городу, он зашел еще в лавку древностей Резника — Мирон Александрович коллекционировал старую мебель, — поглазел, потолкался, посидел за шахматным столиком работы итальянских мастеров, подвигал тяжелыми средневековыми фигурами — лучниками и рыцарями в латах из слоновой кости, объявил себе мат и встал.
