— Полоть тебя надо, полоть! — говорила она, охваченная какой-то тихой, сострадательной нежностью.
— Ну и с чего ты начнешь? — отшучивался он. — С бороды или пейсов?
— С головы, — так же шутливо отвечала она.
— Поздно, — басил Ешуа. — Еще тяпки для моей головы не придумали, мотыги не изобрели.
Нет, не поздно, думала про себя Морта, мечтая выполоть из кудлатой головы Ешуа его вечные, изматывающие расчеты, его охотничье пристрастие к добыче — «бедный еврей на Руси трижды несчастней и беззащитней!» — его иступленное недоверие к жизни.
Корчма — вот его враг, вот его губитель, считала Морта. Оторви его от стойки, вылей в Неман или в канаву всю водку из бочек, ждущих, когда их опорожнят, избавь его от этого золотоносного — золотоносного ли? — смрада, и он, Ешуа, станет таким, какой есть на самом деле — добрым, отзывчивым, щедрым. За такого она, Морта, и вышла, из-за такого решилась поехать к Ерухаму, от такого понесла и родит не урода, не птице-зверя, а человека. И не желает она, чтобы ребенок ее с колыбели, с малолетства дышал отравой, видел эти исковерканные хмелем рожи, слышал эти похабные зловонные слова. Не желает!
Уж если Ешуа так, позарез, хочется чем-то торговать, пусть торгует тем, что не губит, а помогает жить — семенами, боронами, плугами. Да мало ли чем можно торговать на белом свете, кроме водки?
Каждое семя, которое взойдет, каждый колос, который зашумит, каждая борозда, которая проляжет в поле, там, возле, ее родной деревни, будет не в укор им, а в радость. А что за радость от того, что кто-то на ногах не стоит, от того, что кого-то выворачивает?
Морта так и сказала Ешуа.
— За водкой приходят каждый день. А плуг и борону покупают раз в три года, — печально ответил корчмарь.
Морта молчала.
— Горло, Мортяле, есть у каждого, а вот земли…
— Тогда давай хлебом… только не белой… — глухо предложила она.
— Подумаем, Мортяле, подумаем… у меня у самого корчма в печенках сидит.
Предложение Морты обрушилось на Ешуа как гром среди ясного неба. Закрыть корчму? После стольких лет трудов, стольких лет борьбы с бедностью, неизвестностью, недолей! Да он же из-за нее, из-за корчмы, и на Хаве женился! А хабар! А мзда, многолетняя мзда уряднику Нестеровичу, исправнику Нуйкину, любому задрипанному чиновнику, хватающему тебя за грудки и грозящему тебе всякими напастями, если… не помажешь, не задобришь… не подкупишь. «Православный народ спаивает!» Благодетели нашлись, радетели! Только сунь им червонец, и они отдадут тебе тот же православный народ на съедение!
