Ежели Зайончик заартачится, корчмарь надеялся договориться с ним полюбовно и незадолго до родов привезти Морту в Россиены, снять у кого-нибудь комнату для нее, чтобы акушер, не расставаясь со своим промыслом, мог вовремя, по первому зову, прийти на помощь.
Ешуа вез с собой задаток — два золотых с изображением его величества императора и Белая и Малая, который своим монаршим ликом должен был как бы подкрепить его, Ешуа, нижайшую просьбу.
Деньги Ешуа спрятал в торбу для овса, насыпав ее доверху, и сунул на дно телеги. Нападут изверги-грабители, обыщут всего до мошонки, напугают до смерти, а вот лошадь не обидят, овес не тронут — зачем им, подлым, овес?
Ружье, то, которым его сын Семен ухлопал несчастного странника, ходившего по свету и собиравшего чужие грехи, Ешуа потопил. И хорошо сделал: следователь, разбиравший дело об убийстве сапожника Цви Ашкенази, попался дотошный, несговорчивый, нудно допрашивал каждого, даже рабби Ури, и с каким-то сладостным остервенением искал улики.
Ешуа понимал, что двумя золотыми не отделается, и был готов выложить в два раза больше, только бы все обошлось благополучно. Хоть корчмарь ни бельмеса не смыслил в том, как приходит на свет человек, он все же не сомневался, что роды предстоят трудные: Морте не двадцать и не тридцать, ничего заранее не предвидишь, всякое может случиться — и выкидыш, и смерть. Померла же, разродившись мертвым сыном, Ошерова вдова, Голда!..
Ежели ребенок выживет, а помрет Морта — разве ему, Ешуа, легче будет? Господь должен смилостивиться над ними и оставить в живых обоих. Ведь как подумаешь — не только мы его должники, но и он наш должник. Кто подсчитает, сколько он каждому задолжал?
При мысли о всевышнем Ешуа поежился, дернул плечами, вобрал свою медвежью голову в воротник овчины и подбодрил веселым посвистом кнута гнедую.
А ежели всевышний не смилостивится, предложит ему выбор: или-или. Кого же он, Ешуа, выберет: ребенка или Морту?
— Возьми меня, — скажет он.
Но вседержитель на такое не пойдет. Как от праотца Авраама, потребует он от него, раба своего, простого и ясного ответа. Но ответ раба — не ответ, а приговор кому-то. Потому что от него всегда зависит чужая жизнь. А Ешуа еще никого не приговаривал к смерти.
— Все мы к ней приговорены, — скажет всевышний. — Выбирай.
А кого бы выбрала Морта? Ребенка, конечно. Что для нее он, Ешуа Мандель, кабатчик, старый пень, облезлый медведь, дрожащий за свою прокуренную, провонявшую спиртным и крестьянским потом, берлогу? Так почему же его выбор должен быть другой? Ребенка, конечно, ребенка… Ведь больше Морта ему никого не родит. Никого.
