– Куда ее забрали? – спросил Гэбриель. – Отправили в сточную канаву?
– Нет, не канава. – Фендер ткнул скрюченным пальцем в южную стену, в сторону реки и плавучей арены. – Шум-котел.
Выйдя из проулка, Клэй с некоторым удивлением увидел, что карета все еще ждет. Впрочем, кучер обрадовался их появлению, потому что экры переволновались донельзя: белоснежное оперение стало ярко-алым, и обе птицы тоненько попискивали, как птенцы, требующие корма.
Корабль, на котором завязалась драка, был объят пламенем. Недавние противники толпились на пристани, глядя на пожар.
Матрик тяжело плюхнулся на сиденье, сдержанно кивнул, получив от кучера свой кинжал, и с мрачной торжественностью поцеловал клинок, прежде чем вернуть его в ножны.
Муг, встав на ступеньку кареты, чуть поморщился от боли в ноге.
«Левая, – подумал Клэй. – Та, где черногниль».
– Что с тобой? – спросил Матрик.
Волшебник до сих пор не набрался смелости рассказать приятелю о своей беде.
– Все в порядке, – громче обычного заявил Муг. – Возраст не прибавляет ловкости.
Матрик хохотнул и погладил свое внушительное брюхо:
– Да я и сам знаю! Эй, Гэб, в следующий раз, как вздумаешь тащить меня в Жуть, предупреди загодя – я же должен подготовиться, побегать по утрам вокруг замка… Может, даже пироги жрать не каждый день.
Муг недоверчиво посмотрел на него:
– Ты каждый день жрал пироги?
– А то! – заявил Матрик, пожав плечами. – Я же король.
Гэбриель замешкался в переулке. Клэй, проследив за взглядом друга, сначала решил, что тот смотрит на горящий корабль, но потом сообразил, что он уставился на устрашающую громаду «Макситона».
– Гэб! – окликнул Клэй.
Гэбриель неохотно отвел взгляд от арены и сел в карету. Он взгромоздил мешок на колени и угрюмо молчал – в последнее время угрюмое молчание стало неотъемлемой частью его натуры. Впрочем, тому были причины. Гэбриель поручился за Фендера и его жену, помог им выбраться из сточных канав на менее вонючие городские улицы и, разумеется, теперь винил себя, что не уберег Озилку. Кобольду не уцелеть в битве на арене, а значит, смерть Озилки еще одним бременем легла на плечи Гэбриеля, и без того отягощенные заботами, как вороньем, – ведь он считал себя повинным и в том, что банда распалась, и в том, что от него ушла жена, и в том, что дочь повторяла безрассудные ошибки отца.
Кучер тряхнул поводьями, подгоняя красноперых экров по шумным улицам Денежного Холма, лавируя в толпе пьянчуг, любителей царапки, продавцов дурманного зелья, престольных стражников в шестиполосных камзолах, горластых лодочников, готовых выложить пару серебряных крон за выпивку, податливую бабу – и дурную болезнь наутро.
