— У Гриши пистолета не было.
Рыжий нажал кнопку. Вошли два полицая.
— Отведите его на стрельбище, пусть выроет себе могилу, и расстреляйте.
Полицай кивнул головой, показывая Милентию на дверь.
После тесной вонючей камеры Милентий полной грудью вдыхал свежий, пахнущий горьковатой полынью воздух. Полицаи вели его полевой дорогой в сторону выгона. Место было неудобное, бугристое, заросшее кустарником. Теперь сюда по субботам пригоняли колонну евреев из гетто и расстреливали.
Был конец августа, время шло к полудню, в воздухе чувствовалась густая, зрелая теплота. Это теплота плотного колоса, кремового пушка абрикоса, тяжелой пыли. Даже солнце было не такое пронзительное, неистовое, как весной, а спокойное, отяжелевшее, как сладкое спелое яблоко. Как будто в первый раз в жизни Милентий смотрел на воробьев, которые весело орали в пыли.
В смерть он не верил. Еще тогда, когда его поставили к стенке во дворе тюрьмы, в глубине души жила надежда, что все обойдется. Сейчас это была не слабая надежда, а почти уверенность. Пока он не сказал то, что им нужно, не расстреляют.
Может быть, это у всех, идущих на смерть, живет уверенность, что они каким-то чудом останутся живы? Может быть, это для всех справедливо: когда есть я — смерти нет, когда есть смерть — нет меня?
Бежать Милентий и не собирался. Местность открытая, из винтовки достанут сразу. Да и сил не было. Они подошли к обгоревшим под солнцем кустикам. И сразу стало видно все, что делается за ними.
На небольшом склоне, идущем в сторону каменоломни, работали люди. Их было человек сто. Милентий никогда в жизни не видал, чтоб в одной толпе или в одной колонне были и мужчины, и женщины, и старики, и дети, и даже грудные младенцы. Почти все они стояли по колено, а может быть, немного глубже, в свежевыкопанном рву и продолжали углублять его. Совсем немощные старики сидели рядом на рыжей траве, которая росла редкими кустиками. Возле этих стариков у края ямы были сложены узелки, несколько ободранных чемоданчиков, смирно, как маленькие старички, сидели дети. Все же остальные — лет от четырнадцати и до шестидесяти — сосредоточенно работали лопатами. Полицай подвел Милентия к краю рва, толкнул его туда и сказал:
— А ну дайте-ка ему лопату.
Несколько человек распрямились и смотрели на Милентия. Он спрыгнул в ров и взялся рукой за черенок лопаты, которую держала высокая старуха. Платье на ней болталось, как на шесте. Легонько потянул к себе лопату, не глядя ей в лицо. Она неуверенно разжала жилистые, но еще нестарые руки. Милентий поднял глаза и увидал, что женщине не больше тридцати. Просто она была худа, высока, и рот казался каким-то обугленным.
