Остаток своего сострадания я приберег для вас, досточтимый Мацумото-сан, один пепел с сигары которого стоит больше, чем все верфи компании «Фудзияма и сыновья». Несмотря на это, г-н Мацумото достоин сожаления, ибо кто, как не он, пренебрег сладкой возможностью потерпеть кораблекрушение в Устьрыбинской бухте? Будучи выброшенным волной вместе со своим лайнером прямо на проспект Океанологов, к подножию твоего дома, он мог бы услышать ласковое: «Алло, вы, кажется, промокли?»
Всех я пожалел. А кто пожалеет меня? Уже столько времени я без тебя! По случаю праздника прощаю тебя, но учти: если в следующий твой день рождения я не услышу в трубке: «Алло, это я. Жду тебя», то между нами все кончено. Даже то, что еще и не начато.
Дальше нефритового, в тон твоим глазам, колечка моя фантазия не пошла. Носи и помни. А был бы я ацтеком, ты получила бы такой гостинчик: ужа́, орхидею и ведро поганок. У нас, ацтеков, это означает: «Гадом буду, ты лучший цветок среди женщин!» Да, но как хранить такое письмо? Муж еще приревнует. То ты жалеешь его, то чуть не ненавидишь. Меня, что ли, подразнить?
Несу черт знает что и не могу остановиться. Как ты догадалась, я уже начал праздновать твой день рождения. И, кажись, допраздновался. Целую тебя украдкой от гостей. Поставь мне ма-аленькую рюмочку в углу и выпей вместе со мной на запоздалый брудершафт. Твое здоровье!
* * *
Тридцать пять. Чудно́ и чу́дно.
Тридцать пять. Тревожный взгляд.
Праздник нервный, страх минутный:
«Боже, скоро пятьдесят!»
Тридцать пять… но эта шея,
Эти брови, этот рот,
Эта… эти… нет, не смею:
Видит око — зуб неймет.
Тридцать пять. Глухая нежность.
Тридцать пять. У моря зной.
Неподвижность, и безбрежность,
И невластность над собой.
Тридцать пять — всему начало?
Тридцать пять — всему конец?
Две надежды, два бокала,
Два биения сердец…
Целую тебя.
* * *
Лера, здравствуйте!
Мы еще не знакомы с Вами, вернее, Вы меня не знаете. И не мудрено: мы живем в разных измерениях. Дело в том, что я — автор, Ваш полновластный хозяин. Но власть, даже над собственной выдумкой, обременительна. Вмешайся в чужую судьбу, пусть вымышленную — увязнешь в ней.
Поэтому я предоставил действующим лицам полную свободу действий — разумеется, в рамках моей диктатуры — и не очень-то заботился о том, что делается на задворках сюжета. Вы же не преминули этим воспользоваться. Пока я занимался одной историей, Вы пытаетесь впутать всех в совершенно другую. Ясное дело, не без моего ведома. Но Вам предназначалась весьма скромная роль, а Вы вдруг тоже решили пробиться в главные героини. С какой стати? Что это еще за игра в литературную демократию!
