Я говорила: бабушку надо увести. Заранее вызвать бы «скорую», сделать успокоительный укол. Осторожно, ступеньки. Дайте газету. Обмахивайте ее! Алена, врача! Не надо никуда звонить. Старичок в плаще, он где-то здесь, это прекрасный доктор. Сейчас вам станет лучше. Потерпите немного. Да, такая потеря. Я-то узнала его раньше всех. Он приносил мне свои первые заметки, тогда я еще работала в молодежной газете. И с Галей я его познакомила. Какой он был талантливый! Мне многие говорили: подписываемся на вашу газету только ради его статей. Ну как? Сейчас, сейчас. Вот и доктор. Доктор, пожалуйста. У нее тоже спазм. Ухожу, ухожу.
Кто приехал? Наконец-то венок! Нонна, когда ты опаздываешь с репортажем в номер, это одно, но здесь! А лента? Копию чека взяли?
Ты что — вспомни Севин рейд по похоронному сервису! Он писал именно о частниках, которые промышляют кустарными лентами. Мало ли что у них быстрее! Не надо подставлять газету. Быстро назад! Заберите у них нашу бумажку с текстом. И никому ни слова, ясно? Ты представляешь, какой будет скандал?! Машиной туда и обратно. Стоит кому-нибудь доверить, и на тебе.
Нет ли минеральной? Боржоми — прекрасно! Ах, да: я же сама доставала. Думала, Севе еще понадобится в больнице. А все так быстро кончилось. Для него-то это к счастью. Чем оставаться калекой, полутрупом, обузой семьи… Надо трезво смотреть на жизнь. Мы же взрослые люди.
Галя, на минутку. Здесь в конверте Севина зарплата и премия. Профком дал, все мы собрали. Ладно, ладно. Сколько раз я ему говорила: Сева, застрахуйся, у тебя же двое детей, мало ли что может случиться. По факторам риска журналисты стоят на третьем месте. Смертность больше, чем у каскадеров. Я и сама чувствую: то голова, то желудок, то эти спазмы. Сева тоже работал на износ. Газета — как паровозная топка: сколько ни подбрасывай, ей все мало, мигом сжирает. День прошел, газету прочли, и как не бывало, а мы из-за этого гробимся. Галя, не клади так деньги, здесь полно посторонних. Сунь за телевизор. Сунь, сунь! Трудно тебе будет, Галя. Сейчас-то ничего: суета, хлопоты. Потом девять дней, снова люди соберутся, потом сорок дней. Й всё. Пустота. Я по себе знаю. У матери было столько подруг, а где они? Мама зимой умерла. Гроб поставили на санки. Сверху постелили малиновое покрывало с чернильными пятнами. Видно, гробовщики использовали его на собраниях как скатерть. Это запомнила. И что лоб у матери был ледяной, в инее… Похороны кончились, мороз страшный, а я сняла платок, иду с непокрытой головой. Хотелось простудиться, заболеть, чтоб не быть виноватой перед мамой, что я живая, здоровая… Я все сделала и даже больше, чем могла, но все равно… Отец ее бросил. Помню, мама даже к гадалке ходила. Учительница — и к гадалке! Та ей советовала завести кошку и чтобы она спала на старой отцовой рубашке. Он к дому, мол, привяжется. Не помогло. Ушел. И вскоре умер. Новая жена сообщила нам только через неделю. Боялась, видно, что потребуем его имущество. У отца была богатейшая коллекция армейских пуговиц. С ним историки переписывались, музеи. Все рассыпалось, ни семьи, ни пуговиц. Так-то, Галочка. В каждой избушке свои погремушки.
