Журба пьет. Кипяток и водка делают свое дело. Тепло. Горячо. Чудесно! Только губы не слушаются, они стянуты, как у той старушки в больнице.
— Ты хорошая, Женя, — говорит он ей. — Но не надо... К чему обман?
Слезы, как скорлупки, ложатся на белки глаз. Ему жаль ее, бесконечно жаль.
— Мне хорошо с вами. Скорей возвращайтесь.
— Вернусь!
— Любили ли вы? — спрашивает Женя.
— Нет.
— Разве можно жить не любя!
— Вероятно, возможно.
— И никогда никого не любили?
— Кажется, никогда.
— Почему вы говорите — кажется?
— Я сам не знаю.
Тепло, жарко, душно в больнице. А за окном вьюга. Стекла покрыты густой наледью, вьюга занесла их снегом. Мутно в воздухе, ничего не видать, как в стакане простокваши.
— Вставайте, однако, товарищ... А то замерзнете...
Возница расталкивает заспавшегося Журбу, и тот с изумлением глядит на шорца.
— Где мы? Неужели еще в поле?
Пурга стихла, ослепительно чистый, легкий, подобно пуху, снег лежал на всем пространстве до темного леса на горизонте, и в предрассветье каждый предмет отчетливо выступал, как в бинокле.
— Я, кажется, вздремнул...
— Спали, товарищ, как малое дитя.
Журба потягивается.
Запряженная лошадь дожевала клочок сена, на котором пролежали ездоки ночь, и одинокая былинка торчала из уголка ее мягких, словно замша, губ.
Снова короткий бег на месте, хлопанье руками в обхват, и Журба садится в сани.
— Гоните, пока тихо на дворе!
— Теперь уже до Тубека тихо будет, — невозмутимо отвечает шорец.
Куда глазом ни кинь, снег, снег, он волнисто лежал на пустыре и напоминал застывшее море.
Сани, скрипнув, тронулись. Сказочная парчевая лошадь медленно переступает ногами. Рассвет близился, с каждой минутой светлело.
— Эх, если б стакан водки да чайник кипятку! — говорит Журба, вспоминая сон.
Возница сочувственно кивает головой.
Поездка в Гаврюхино не прошла Журбе даром: он обморозил щеки, но задерживаться в Тубеке не мог. Кое-как подлечившись домашними средствами, Журба оставил своим заместителем по площадке десятника Сухих и вместе с Абакановым выехал на станцию Угольная.
31 декабря они прибыли в краевой центр. Стояло морозное, бодрое утро, с ослепительным снегом, залитым солнцем, с громким треском деревянных строений, с эхом, далеко катившимся по тротуару.
Уже на вокзале их встретила та волнующая суета, которая предшествует наступлению праздника. Из командировок возвращались задержавшиеся отцы семейств, везя объемистые сетки с тщательно вымытыми свиными головами, сияющими на морозе лимонным цветом, или корзинки с нежножелтыми тушками гусей, с аппетитными кусками розовокрасного смерзшегося мяса.
