Тайгастрой | страница 71



Журба пьет. Кипяток и водка делают свое дело. Тепло. Горячо. Чудесно! Только губы не слушаются, они стянуты, как у той старушки в больнице.

— Ты хорошая, Женя, — говорит он ей. — Но не надо... К чему обман?

Слезы, как скорлупки, ложатся на белки глаз. Ему жаль ее, бесконечно жаль.

— Мне хорошо с вами. Скорей возвращайтесь.

— Вернусь!

— Любили ли вы? — спрашивает Женя.

— Нет.

— Разве можно жить не любя!

— Вероятно, возможно.

— И никогда никого не любили?

— Кажется, никогда.

— Почему вы говорите — кажется?

— Я сам не знаю.

Тепло, жарко, душно в больнице. А за окном вьюга. Стекла покрыты густой наледью, вьюга занесла их снегом. Мутно в воздухе, ничего не видать, как в стакане простокваши.

— Вставайте, однако, товарищ... А то замерзнете...

Возница расталкивает заспавшегося Журбу, и тот с изумлением глядит на шорца.

— Где мы? Неужели еще в поле?

Пурга стихла, ослепительно чистый, легкий, подобно пуху, снег лежал на всем пространстве до темного леса на горизонте, и в предрассветье каждый предмет отчетливо выступал, как в бинокле.

— Я, кажется, вздремнул...

— Спали, товарищ, как малое дитя.

Журба потягивается.

Запряженная лошадь дожевала клочок сена, на котором пролежали ездоки ночь, и одинокая былинка торчала из уголка ее мягких, словно замша, губ.

Снова короткий бег на месте, хлопанье руками в обхват, и Журба садится в сани.

— Гоните, пока тихо на дворе!

— Теперь уже до Тубека тихо будет, — невозмутимо отвечает шорец.

Куда глазом ни кинь, снег, снег, он волнисто лежал на пустыре и напоминал застывшее море.

Сани, скрипнув, тронулись. Сказочная парчевая лошадь медленно переступает ногами. Рассвет близился, с каждой минутой светлело.

— Эх, если б стакан водки да чайник кипятку! — говорит Журба, вспоминая сон.

Возница сочувственно кивает головой.


Поездка в Гаврюхино не прошла Журбе даром: он обморозил щеки, но задерживаться в Тубеке не мог. Кое-как подлечившись домашними средствами, Журба оставил своим заместителем по площадке десятника Сухих и вместе с Абакановым выехал на станцию Угольная.

31 декабря они прибыли в краевой центр. Стояло морозное, бодрое утро, с ослепительным снегом, залитым солнцем, с громким треском деревянных строений, с эхом, далеко катившимся по тротуару.

Уже на вокзале их встретила та волнующая суета, которая предшествует наступлению праздника. Из командировок возвращались задержавшиеся отцы семейств, везя объемистые сетки с тщательно вымытыми свиными головами, сияющими на морозе лимонным цветом, или корзинки с нежножелтыми тушками гусей, с аппетитными кусками розовокрасного смерзшегося мяса.