— Кто трогал брезент руками? — обратился Журба к соседям.
— Я трогала. Ну и что?
— Ну и то! Мокрую палатку нельзя трогать руками! Теперь мокните.
Снова вспыхнуло фиолетовое пламя, и все увидели внутренность палатки, как при вспышке магния: башмаки, лежавшие при входе, одеяла, принявшие форму человеческого тела, головы с всколоченными волосами.
Забарабанил град.
Журба, высунувшись из палатки, подобрал несколько градинок, они были с голубиное яйцо.
— Без всяких дурных мыслей — еще тесней! По-изыскательски! — заявил Абаканов, ложась.
Гроза не утихала, ежеминутно сверкала ослепительно яркая молния. Раскаты грома раздавались вокруг с таким грохотом, что казалось — рушатся миры. Но усталость взяла свое, и вскоре группа уснула под гул канонады.
В пять утра Василий Федорович уже поднимал людей. Одеяла, одежда, обувь, войлок — все было мокрое, холодное, чужое. Журба с трудом натянул сапоги.
— Как после бани!
Когда выбрались из палатки, зуб на зуб не попадал. Луг с высокой травой, открывавшийся с опушки леса, превратился в озеро. Сановай по обыкновению, не дожидаясь приказа, принялся за костер, но в этот раз даже ему не удалось развести огонь. В воздухе продолжала сеяться теплая дождевая пыль, а из глубины тайги наступал молочный туман, обнимая по дороге деревья и кустарники.
Пришлось за костер взяться Бармакчи. Сидя на корточках, он дул во всю силу своих легких, дул как из кузнечного меха, и среди едкого сизого дыма, отдававшего копченым окороком, появился желтенький огонек. Он был робкий, пугливый, появлялся и исчезал. Василий Федорович дует сильнее, красный, синий от натуги, со слезящимися глазами. Огонек оживляется, становится смелее, дыма меньше и меньше. И вдруг огонь вспыхивает, охватывает внутренность костра, трещит, щелкает.
— Ура! — кричит Женя.
Пока кипятили воду, каждый пошел отыскивать в тайге свою лошадь. С вечера их отпустили на волю, стреножив передние ноги. У мокрых лошадей изменился цвет шерсти, и Женя снова тщетно распознавала свою...
Позавтракали остатками вчерашней каши, напились чаю и тронулись в путь под мелкий неутихающий дождик.
— Погодка! Наша, ленинградская...
Женя чувствовала себя после сна лучше, но пульс не падал: 95. «Хоть бы скорей спуститься с перевала в долину».
За ночь дождь размыл тропы, местами обнажились толстые корни деревьев, образовались предательские ямы, заполненные грязью. Попади лошадь в такую яму — и нога сломана. В полдень дождь, наконец, утих, погода установилась, хотя солнце не показывалось: его закрывали войлочные многослойные тучи, и от этого свет был разреженный, как в сумерках.
