Когда его уносили от притихшей реки, в руках оставались таинственные дары: леденящий цветок водяной лилии, камыш с бархатным темно-коричневым шишаком. Огромный круглый лист в половину туловища Сергея…
То, что он когда-нибудь сможет плавать, не умещалось даже в самых дерзких мечтах.
Лес полонил разнообразием многоликой жизни, пронизанный птичьими откровеньями, в чьи пределы до прошлого лета его никогда не заносили.
Втроем они выбирали полянку поприветливей, ставя носилки Сергея возле крохотного брусничника; высокого стебля с рубиновыми каплями костяники, или крепкой сыроежки, до которых Сергей мог дотянуться. А сами расходились в поисках грибов и ягод. Стоило отцу и Алене скрыться за деревьями, как лес начинал струиться и двигаться, охотно одаривая Сергея маленькими чудесами.
Откуда-то появлялся деловитый красноголовый дятел. Усевшись на ствол сосны, принимался за работу, изредка косясь на неизвестного бездельника.
Вспархивал на боровой колокольчик голубой мотылек, замирая и сливаясь с крупным, взласканным июльским солнцем, цветком.
Забегали на носилки тонконогие пауки. Выяснив что-то особо важное, быстро улепетывали.
Долго кружился, цепляясь за крепких, полных жизни собратьев, оранжевый лист.
Негодующе верещали чем-то раздосадованные сороки.
Куражный ветерок, распушив веера веток осин и кленов, поражал перепадами и подсветами в кущах переливчатых, резных деревьев.
Именно на тех лесных полянках открылась Сергею бесконечность зеленого цвета, вмещавшего в себя голубизну молодых сосновых лап, устойчивый малахит крутых елочек, легкую фисташковость листиков-лепестков плакучих берез с золотистым отливом, неустойчивое серебро ив, глухость боярышника, умеренную блеклость можжевельника, холодный перелив в пригашенную сталь резных листьев рябины, буйную яркость лесных вьюнов. Все-все вбирал в себя этот удивительный зеленый…
Вспоминался и блаженный холодок счастья, когда на пустовавшем соседнем участке (куда тайком от матери частенько перетаскивала его Алена и ее стеснительная подружка) Сергею удавалось высмотреть несколько сильных ягод на осажденном лебедой кусте крыжовника.
Розовую и бледно-сиреневую картошку, что собрали с трех грядок, Сергею тоже никогда не забыть. Полмешка — баснословное богатство. С двумя оттертыми от песчинок самыми крупными картофелинами он не расставался до возвращения в Москву.
А если прибавить ко всем воспоминаниям о жизни на даче еще и трехчасовую «бешеную» езду в кузове забитой тюками и вещами трехтонки, подпрыгивание на ухабах, крушение одеял и подушек, то не удивительно, что переезд на дачу начинал манить Сергея уже в феврале. Особенно теперь, когда он встал на костыли. Жажда поскорее переворачивать, гнать часы не покидала Сергея до середины апреля.
