Моё тело реагирует прежде ушибленных мозгов. Сердце вдруг переходит на бешеный ритм, плечо отрывается от косяка, рука захлопывает дверь, спина к ней прижимается, ноги упираются в пол. Я ещё не понимаю, чем так напугана (не забинтованной же головой – здесь, в отделении нейрохирургии!), а глаза лихорадочно обшаривают палату в поисках орудия защиты. Кровать, тумбочка, кружка, пакет с соком, стул… не подниму… штатив для капельницы за изголовьем моей соседки… Соседка вдруг открывает глаза и перхватывает мой взгляд… Пугается… Нет, она мне не помощница, всего два дня как из реанимаици, не встаёт… Господи, он же и её убьёт – как свидетеля!
Обострившимся до болезненности слухом улавливаю звуки из-за двери… тихие, осторожные шаги… Закричать? Из перехваченного паникой горла вырывается жалкий писк… Соседка с усилием поднимает руку… Вызов медсестры! Умница! Где-то далеко звучит зуммер. Шаги замирают. Тихо. Медсестра ушла с поста?
Снова шаг… Больше ничего не слышу, в ушах – грохот, голова-наковальня раскалывается под молотом боли… Сейчас отрублюсь…
Дверь тихонько толкает меня в спину. Глаза у соседки становятся круглыми, сероватые губы размыкаются. Давай, милая, кричи! Может, вспугнёшь… Чувствую, как моё тело сползает по двери вниз. В глазах темнеет. Последнее, что я вижу – воздетая рука соседки с зажатым в ней металлическим термосом. Бамс! А это последнее, что я слышу…
Я просыпаюсь на рассвете от старого знакомого кошмара. Начинается он с приятнейшего открытия: я куда-то бегу, отталкиваюсь, чтобы перепрыгнуть очередное препятствие, и вдруг обнаруживаю, что усилием воли могу удержать себя в воздухе. Какое-то время движение над поверхностью даётся мне с трудом, а потом – щёлк! – я вдруг вырываюсь из плена земного тяготения и воспаряю. Выше, выше – над деревьями, столбами, крышами, облаками… И там, в заоблачной выси, моя новообретённая способность внезапно мне отказывает. По счастью, размазаться по асфальту я не успеваю: всегда просыпаюсь за миг до столкновения – в холодном поту и с пульсом под двести.
В народе считается, что сны с полётами и падениями видят только дети – когда растут. Психологи как-то увязывают такие сны с творческими процессами. Я же давно вычислила, что мой кошмар – раздражённый вопль интуиции, которую я не услышала накануне. Что-то я вчера сделала не так. Или не заметила чего-то важного…
Перебирать события дня начинаю с конца. Когда я, полумёртвая от усталости, добралась до постели и "поплыла", позвонили детки. Сначала Катька мямлила что-то маловразумительное, потом потерявший терпение Андрюха отобрал у неё трубку и решительно сказал: "Ма, прости, мы были неправы. Если ты не возражаешь, мы бы хотели вернуться". Ха, кто бы сомневался! При всей обиде на свинтусов, демонстративно принявших сторону отца, я ни минуты не переживала, что детки надолго оставят меня одну. Даже жалко, что прозрение у них наступило так скоро, как раз сейчас одиночество мне на руку… Но я, разумеется, не стала им об этом сообщать. Ответила, что извинения приняты и против возвращения демонстрантов я не возражаю. Так что с этой стороны всё в порядке.
