— Сильно просачивается?
— Вода бьет хорошо, да, сеньор.
— Но рыть еще надо…
— Каков слой?
— Ежели так сказать, то пяди две будет.
— Две с половиной, Жозе…
Мулат, нахмурясь, повернулся к говорившему, тощему белому парню болезненного вида.
— Ты чего — мерил что ли, брат?
— А и мерил…
— Значит, через два дня работ у меня на участке будет достаточно воды.
Рабочие переглянулись. Мулат Жозе еще прибавил:
— Ежели так сказать, народ точно-то не видал — грязь одна… Колодец глубоко идет, только мой брат и мог до дна спуститься… Легонький…
— Сколько метров?
— Пятьдесят пядей будет.
— Черт! — выругался Жоаким Престес. Но надолго замолчал, в думах. Заметно было, что он что-то глубоко взвешивает, выводит какое-то заключение. Потом, медленно выходя из задумчивости, он вынул табак и аккуратно скрутил сигарету. Ребята ждали, подавленные этим молчанием, почти оскорбительным. Тощий парень не выдержал, словно чувствовал себя виновным в том, что легче других. Заторопился:
— Из-за меня не стоит тянуть, Жозе, я спущусь свободно.
Жозе, обернувшись, глянул на брата бешеными глазами. Хотел говорить, но смолчал, потому что вмешался третий:
— И ты хочешь в такую сырость?.. И так тяжела работа…
— Если б мы могли сменяться, то ничего… — тихо выговорил четвертый, тоже худощавый, но совсем не расположенный жертвовать собой. И решительно: — В такие дожди земля топкая, еще затянет… Упаси господи…
Тут уж Жозе не смог дальше бороться с дурным предчувствием, охватившим его, и встал на защиту брата:
— Глупо, брат! А твоя болезнь?..
Болезнь — название они не произносили. Врач нашел, у Альбино что-то в груди неладное. Братья — такие разные — были очень дружны. Что один мулат, а другой — белый, так это оттого, что отец, испанец, сначала сдружился с негритянкой с побережья, а когда она умерла, изменил свои вкусы и приехал в зону Сан-Пауло, где женился на белой. Но вторая жена умерла сразу после рождения Альбино, и испанец, вправду, видно, любивший перемены, стал дружить уже с одной водкой. Жозе, крепыш, перенес сиротство еще сносно, а вот Альбино, под присмотром одних соседок, да и то вечно занятых, — Альбино ел землю, болел тифом, скарлатиной, дизентерией, корью, коклюшем. Что ни год — новая болезнь, и отец даже злился: «Какую он еще хворь придумает, черт его дери?» — и пил все больше. Пока не исчез навсегда…
Альбино, словно в подтверждение слов брата, задохнулся кашлем. Жоаким Престес спросил:
— Лекарство у тебя кончилось?
