— Подожди, Мансур! — Грэг выставил вперед раскрытые ладони. С Мансуром он познакомился еще в Старобешево. — У меня есть идея. Давайте я их обменять попробую...
Через несколько минут, быстро пересекая перекрестки и прижимаясь к заборам, Грэг уже искал магазин. Покрутившись немного вокруг и убедившись, что путь свободен, он заскочил внутрь, снял тяжеленный рюкзак, забитый бутылками, с плеч и поставил на прилавок.
— Вот, — сказал он продавщице, яркой роскошной крашеной блондинке в кустодиевском стиле, — предлагаю натуральный обмен: я вам коньяк, вы мне сладкое и водичку. Курс обмена ваш. Да?
Продавщица широко улыбнулась, демонстрируя золотые зубы, — украинский солдат, очевидно, не вызывал у нее отрицательных эмоций — и сладко промурлыкала, словно намекая, что натуральный обмен может иметь и другой смысл:
— Давай, касатик. Грузи сюда свою бутылку!
Она наклонилась, подавая ящик, и на Грэга вдруг выкатились прямой наводкой, как две водородные бомбы, ослепительно белые груди пятого размера.
Через пятнадцать минут довольный жизнью Грэг уже несся к своим товарищам. Рюкзак его был загружен шоколадными конфетами, лимонадом и даже несколькими пачками сахара. «Если счастье есть, — радостно думал он, — то сейчас я счастлив!»
После того, как практически всю технику, что стояла во дворе школы —«зушки», автобусы, машины, — обстрелы превратили в пепел, Грэгу показалось, что настроение большинства бойцов изменилось. В воздухе запахло не только гарью, запахло чем-то страшным, непредсказуемым, неконтролируемым. Грэг и сам почувствовал себя, словно в западне, клетке. Он вдруг осознал, что все — очень серьезно, что даже если он очень захочет, то не сможет отсюда выйти, уйти, убежать, что теперь он и его товарищи во многом зависят от воли незнакомых им людей, которых они считают врагами, и эти люди пришли сюда затем, чтобы их убить. Какой-то иной цели они не имели. От этого знания холодели руки и появлялся неприятный привкус во рту.
Во время одной из зачисток, в доме с покосившимся черным от гнили забором, Грэг обнаружил старенькую бабушку.
— Кто там? — тихо спросила она, когда Грэг, услышав шорох в глубине старой хаты, снял в коридоре автомат с предохранителя и замер, спрятавшись за косяк двери. — Заходи, одна я, не бойся.
Грэг опустил автомат и вошел в комнату: зановесочки на окнах, старая мебель, круглый стол посредине комнаты, накрытый допотопной линялой скатертью, в серванте — стаканы и чашки, которыми давно никто не пользовался, печка, скрипучие половицы. И запах старого, давно немытого тела. Запах болезни и приближающейся смерти. На кровати, едва различимая за подушками и одеялами, лежала маленькая сухенькая старушка. Она смотрела на Грэга такими жалобным взглядом, что он даже не поздоровался и сразу спросил:
