Кольцо вокруг Иловайска сжималось. Мы знали об этом и со слов разведки, и из нечастых — когда работала мобильная связь — разговоров с родными по телефону. Они рассказывали, что только ленивый не писал в интернете и не говорил по телевизору, что под Иловайском скоро будет «котел». Мы нервничали, но приказа на выход из штаба по-прежнему не поступало.
Теперь большинство машин с ранеными, не сумев прорваться через засады, возвращались назад. Пожалуй, всю серьезность ситуации в полной мере мы почувствовали только 22 августа, когда наши афганцы повезли в Многополье нескольких раненых и вещи убитого Скифа. Они попали в засаду около Кобзарей, бусик расстреляли из гранатометов, трое — Румын, Арт и Колдун — погибли сразу, а Карат, которому перебило ноги, остался прикрывать оставшихся в живых. Карат в 1979 году зашел в Афган одним из первых, думаю, он, не колеблясь, принял для себя это решение, еще когда попросил у Дантиста отдать ему гранату: отстреляв весь боекомплект, он подождал, когда враги подойдут поближе, и подорвался.
Для того чтобы наступать, мы не имели ни достаточно техники, ни данных разведки, ни подробных карт города. Нас обрекли на самое глупое занятие — сидеть в укрытиях и служить живыми мишенями для артиллерии противника. Разговоры среди бойцов ходили самые разные: давайте наступать, давайте отступать, давайте что-то делать, но никто не знал, что делать конкретно и куда именно нужно двигаться. Мы теребили командиров, понимая, что каждый следующий день пребывания в окружении будет стоить нам новых жизней, но Филин говорил, что он находится на постоянной связи с Семенченко, командование и лично министр обещают выслать подмогу. Но никакой помощи не приходило. Зато с каждой ночью приходило все больше и больше снарядов и мин — школа служила отличной мишенью, и если раньше сепаратисты били преимущественно в молоко, промахиваясь на 200—300 метров, то сейчас картина кардинально изменилась — клали прицельно и кучно. Чувствовалось, что там, за орудиями, которые плюют в нас огненной смертью, теперь работают совсем другие люди.
В детском садике Грэг сменил профессию — переквалифицировался в водителя. «Неплохо это звучит, — думал он. — В детском садике он стал водителем, да!» Так получилось случайно — один из водителей батальона «Свитязь» получил травму позвоночника, и Грэг напросился к парням в машину. Ему надоело стоять без толку на блокпостах, хотелось движения, драйва. Он ни на секунду не пожалел о том, что тогда, в Старобешеве, несколько дней назад, выйдя из строя вместе со своим отделением, не смолчал и не отправился домой, а высказал командованию на полную катушку: и о том, что выданного боекомплекта хватает на пять минут боя; и о том, что, прежде чем отправлять бойцов на штурм укрепрайона, их необходимо довооружить гранатометами и подствольниками; и о том, что у большинства — очень старые каски. Как ни странно, но ближе к вечеру батальон получил все, о чем говорил Грэг, — и он остался. К тем пятнадцати, что вышли из строя утром, вечером добавился только один боец — опытный десантник, прошедший Афган и Чечню. «Извините, парни, — сказал он, прощаясь, — но я так воевать не могу. Здесь все неправильно делается, на вас командиры тренируются, как на котиках. Я — не мясо». Никто его тогда вслух не осуждал, только подумали, что струсил, наверное, вот и все, не придав значения сказанному. Зато сейчас Грэг понимал, как прав тот десантник — здесь действительно мало кто понимал, как нужно воевать, что такое война и как себя нужно вести: многие ходили без касок, без бронежилетов, игнорировали приказы, а когда возникал конфликт с командиром, просто переходили из своего в другое отделение или даже взвод. Вот Грэг и решил попробовать себя в ином качестве, о чем не пожалел — работы и впечатлений оказалось много.
