Основной медпункт батальона сначала обустроили в селе Кобзари, в нескольких километрах от Иловайска, но Филин, после эвакуации раненого комбата Семенченко оставшийся за командира, после нескольких обстрелов приказал Дрыну: «Или расстреляй их, или привези сюда!» —«Расстрелять...» — Филин любил употреблять это слово.
Раненого Семена перевязывала Кошка. Дрын осматривал раны, и когда разрезал ножницами штаны, чтобы посмотреть, куда попал осколок — в ногу или задницу, комбат пошутил: «Аккуратнее там режь, не отчикай ничего, еще мне пригодится!» Все засмеялись. Ранения у комбата оказались легкими, за исключением небольшой дырки в спине. Но Семенченко, потеряв много крови, лежал на траве серый, как районная газета, и Дрын засомневался, не пробито ли легкое, поэтому приняли решение комбата эвакуировать.
Первые иловайские потери удручали. Одно дело, когда на твоих руках умирают незнакомые бойцы, и совсем другое, когда погибают те, с кем ты много раз пил чай и говорил о смысле жизни. Немо и Монгол, которые так странно погибли на мосту 10 августа, были сильными смелыми парнями, настоящими бойцами; Дрын знал и неповторимого Франко, знал и Шульца, авторитетного командира, доброго и честного человека, совсем недавно тот подарил взводу Артиста «уазик», отжатый у сепаратистов. Впрочем, что мог сделать Дрын? Что он мог противопоставить неумолимой логике войны, которая включала в себя и смерть по неосторожности, и беспечности, и ошибки командиров, и гибель товарищей под случайным обстрелом своей же артиллерии? Только стать частью этой неумолимой жестокой машины и спасать тех, кого еще можно спасти.
Первому тяжелораненому в Иловайске они помочь ничем не могли — ранение в голову. Вкололи противошоковое, перевязали, но пульс уже прощупывался не очевидный, и через десять минут, не приходя в сознание, боец, улыбаясь, словно прося прощения за доставленные неудобства, умер. А когда Бишут повел два взвода на штурм центра города, Дрын сбился со счета, сколько «трехсотых» они приняли. Филин выделил машину, и всех раненых после оказания первой помощи отправляли в санчасть в Кобзари, с ними же вывезли и убитых. С телами первых «двухсотых» — Улыбкой, Марком, Шульцем и Скифом — уехали медики Мир и Барка. Обратно вернуться в Иловайск они уже не смогли — кольцо вокруг города смыкалось. Особенно Дрын жалел об отсутствии Барки, все-таки тот был единственным хирургом среди них. Дрын тоже больше мотался на машине, привозил и вывозил «трехсотых», а медсестры оказывали помощь раненым непосредственно в санчасти. Через пару дней машина попала под обстрел и сгорела, и вывозить раненых и убитых помогал водитель Семенченко на «приватовском» бронированном бусике-деньговозе. Те из медиков, кто выезжал из Иловайска в эти дни, обратно уже не возвращались.
