— Напиши матери, что девятого с утра я буду готов. Пусть Тимофеевич ждет меня на «Успенке» с восьми до десяти.
— Послезавтра?
— Да, послезавтра. Женя, попроси отца зайти завтра вечерком, мне его помощь нужна будет.
В голове Кабан уже точно знал, как нужно обставить побег: с утра они со Степаном выходят на семичасовую маршрутку, тут от больницы до остановки недалеко, метров сто, максимум, к восьми пересекают пункт пропуска и вместе ждут Тимофеевича. Из Евпатории, где обитал в это время года Тимофеевич, до Керченской паромной переправы — около 250—300 километров, от переправы до «Успенки» — еще километров 500. И хотя Тимофеевич — водитель со стажем, Кабан понимал, что дорога — штука не предсказуемая, поэтому давал плюс-минус два часа. Конечно, идеальный вариант — это когда он переходит границу, а Тимофеевич уже на месте, но зачем загадывать? Будет как будет. Степу с собой он хотел взять на всякий случай. Все-таки местный, знает людей, знает дорогу, не раз бывал на той стороне, да и подозрений меньше: «Кто это там идет? — Да это Степан с каким-то мужиком» — примерно так он себе представлял роль военного пенсионера в предстоящем побеге. Засыпал Кабан в хорошем настроении, впервые за последние три недели.
Утром в морг практически одновременно поступили два новых постояльца: женщина средних лет — инфаркт; и бомж, которому собутыльник раскроил голову штыковой лопатой. Что бомжи делали со штыковой лопатой, осталось загадкой для Кабана. Женщина показалась ему тяжелой, он чуть не охнул от неожиданности, когда ее не очень нежно положили сверху на сепаратистов. Пахла она церковью, ладаном и смирением со своей судьбой. «Певчая в хоре», — то ли послышался из тамбура отрывок разговора, то ли действительно сказали, то ли сквозняк взбил тишину в слова. У бомжа практически полностью отсутствовала левая щека, а на куске кожи болталось разорванное ухо, и хотя кровь из ран уже не капала на пол, зато воняло от него мочой и мусоркой нестерпимо.
После процедур, которые переносились последние дни сравнительно легко, перед уходом, Кабан решил, что будет правильно зайти к главврачу. Одно его слово могло выдать Кабана и привести к гибели, однако доктор почему-то не сдал его, остался нейтральным благородным наблюдателем, а как врач, можно сказать, спас здоровье.
— Разрешите, Алексей Иванович? — несмело постучал в дверь кабинета.
— А, Корниенко, заходи, — сказал доктор так, будто виделись они по три раза на день. — Я тут выписку тебе подготовил, все, как положено, написал — пулевое ранение и тэдэ. История болезни пусть полежит пока у меня, если кому-то из военного госпиталя станет интересно, то я тут на обратной стороне выписки свои номера телефонов оставил, пусть обращаются.
