– Да, это вы, ребята, верно поняли, что в Пиллау мы уже не вернемся, – заметил он. – А зачем необходим поход в Кронштадт, объяснять, наверное, не нужно… Выгрузка боезапаса, докование, покраска, текущие работы по механизмам, потом снова погрузка боезапаса и припасов, и вперед, в открытое море. Что в мире творится, вы все знаете, не сегодня-завтра фрицы стакнутся с союзничками и попытаются нам вместе шею намылить. Так что, штурмана, зубрите лоции Скагеррака… И Каттегата… Слова-то какие… – Он глубоко затянулся, глядя в потолок. – Я их лет двадцать уже не слышал…
– Крейсера с нами пойдут? – подобравшиеся от серьезности разговора офицеры смотрели на Чурило, как попы на алтарь.
– Ну, до некоторых широт пойдут. А потом сами, ножками. Главное, проливы пройти так, чтобы ни одна сволочь, – кавторанг сжал кулак так, что побелела кожа, – не засекла. А это сложно. Но если нас запрут в Балтике – финиш, корабли можно было и не строить, все равно врагов у нас здесь не осталось…
Да, врагов у Советского Союза становилось все меньше – по мере того как фронты, толкаясь локтями, будто бегущие по узкому коридору люди, продвигались все дальше на запад. 20 октября советские и югославские войска освободили Белград и прошли по его улицам под двумя флагами, осыпаемые поздними осенними цветами из рук плачущих от счастья горожан. Это было настоящее боевое содружество славян – партизан маршала Тито, несколько долгих лет в неравной борьбе изматывавших немецкие армии, и воинов трех десятков народов, носящих одинаковые погоны армии советской. Никакие политические игры и сопливые пропагандистские лозунги не могли сделать того, что сделала с людьми общая победа над сильным и умелым врагом.
К сорок четвертому году в характере советских людей очень многое изменилось. Помимо массы личных черт и особенностей, сводимых естественным отбором к умению выживать в сложных и многообразных проявлениях войны, начинал главенствовать один фактор. К сорок четвертому году советские люди начали себя уважать. Находящийся лицом к лицу со смертью человек уже не особо боялся страшного и сурового сотрудника особого отдела, уже не слишком трепетал перед большим начальством – потому что начальство далеко, а смерть рядом. Фронтовики знали, что они могут, они уважали врага и знали, что сами сейчас внушают ему уважение. Строгое выражение на лице дивизионного особиста уже вызывало не столько трепет, сколько внутреннюю ухмылку, поскольку «кум» в атаки не ходил, и попытка напугать фронтовиков грозно сдвинутыми бровями воспринималась как насмешка. Фронтовики, вернувшись после Победы домой, собирались открывать двери начальственных кабинетов ногой. Где вы были, товарищ начальник, когда мы горели в танках, тонули на переправах, загибались от ран в госпиталях? В тылу были? Вот то-то же!
