— Послушайте, начальник… — кричал откуда-то издалека прерываемый помехами далекий голос, — еще немного и они сметут кордоны… тут такое творится. Мы дали предупредительный залп, но…
Сейчас они хлынут в Верхний город — озлобленная, обезумевшая толпа, жаждущая только одного — крови… Будь гранды еще в силе, они сумели бы их удержать — многовековое почтение не так-то легко отринуть в один миг, но сейчас они не способны даже защищаться…
— Удержите их.
— Но…
— Огонь на поражение. Всю ответственность беру на себя. На поражение.
— Ясно, — казалось, с облегчением произнес комендант.
Кто-то вырвал у меня из рук телефонную трубку. Она повисла на шнуре, неразборчиво квакая.
— Ты с ума сошел! — прохрипел Шевчук.
— Ты делай свое дело. Тебя это не касается.
— Очень даже касается, ты, мерзавец! Неужто ты думаешь, что я пальцем пошевелю…
— Адась, — умоляюще сказал я, — послушай… они ж тут все сметут… никто не уцелеет. И мы в том числе. Может, с нами так оно и надо, но остальные-то при чем?
— Остальные не лучше, — холодно сказал Шевчук.
Я провел рукой по лицу — все болело, все избитое тело, пошевелиться было больно… до сих пор я этого как-то не замечал.
— Адась, послушай… Как ты думаешь, почему свернули акцию? Это все он, Себастиан… Он ради нас на такое пошел… Не заслужил он смерти, да еще такой смерти. Ну чего ты хочешь? Центр? Забирай! Любой пост, любую должность? Все!
— А кто мне ее даст, эту должность? — полюбопытствовал Шевчук. — Ты? Да кто ты такой — Петр-реформатор? Да я от тебя и гроша ломаного не возьму…
Он помолчал.
— Акция… Да плевал я на эту акцию. Они уже, когда эту акцию разворачивали, обречены были. Еще пару дней — и все… Торопился я здорово, это правда, все на карту бросил… еле успел…
— Еле успел?
— А ты думал? Двадцать лет голубей разводил…
— Адась…
— Ну что — Адась? Что ты на меня уставился? Нет на эту штуку управы… И не было никогда…
— Сыворотка…
— Да какая сыворотка? Они за сутки сгорают, какая тут сыворотка? Нет, все чисто будет, Лесь. Аккуратно будет. Почти стопроцентная смертность… Никакой тебе Пугачевщины, ничего…
— Ах, ты…
Я совсем забыл про Себастиана — и вздрогнул, когда он вновь пошевелился на своей койке. Подошел к нему.
— Ну что ты?
— Мне холодно, — пожаловался Себастиан.
Я накрыл его одеялом.
— Потерпи парень. Потерпи.
Мажор поднял на меня свои глаза — их уже начала затягивать мутная пленка.
— Я умираю, да?
Я промолчал.
— Мы — все умираем? Все?
— Мне очень жаль, Себастиан, — с трудом выговорил я, — очень жаль!
