Потом темно. Свет только там, впереди, чуть повыше. Я вижу пустоту, заполненную светом. Потом Йосипина рассказывает, что сейчас уже выйдут на сцену, что я увижу, какие они красивые.
Выходят. Люди. Я их вижу. Они выходят на свет. Один за другим. Встают. Выходит еще один. Кланяется, поворачивается спиной к людям, которые сидят, и размахивает руками. Те, что встали в ряд, поют. Они открывают рот. Все вместе смотрят на того, одного, перед собой. Он размахивает руками.
Те, что встали в ряд, открывают рот и поют. Я смотрю на лицо с левой стороны. В свете. Он открывает рот. Он красный. Тот, что перед ним, взмахнул руками. Потом он больше не размахивает ими. Вдруг. Они больше не поют. У них закрыты рты, сейчас. Потом тот, что перед ними, поворачивается к нам. Я думаю, что он смотрит на меня. Что он меня видит. Я не хочу, чтобы он на меня смотрел. Он высокий. У него черные волосы, галстук. Я не хочу, чтобы он на меня смотрел. Мама и Йосипина бьют в ладоши. Одной рукой по другой. И остальные тоже. Мама говорит, чтобы я тоже хлопала.
Я хочу встать. Я хочу стоять на цыпочках на кухне. Потом я хочу, чтобы мы с мамой оказались вдвоем у окна и смотрели во двор. Мама держит меня за руку. Посмотри, послушай, как они красиво поют, говорит она. И я вижу Ивана в свете. Я знаю, что это он. Он меньше, Иван. Я знаю, что он меня вылечит. Он говорит. Я слушаю. Он говорит: Дорогие гости, наш хор исполнил для вас песню на стихи, которые написал наш великий поэт Прешерн. Вы слышали «Здравицу», которую на музыку переложил Убалд Врабец. Хор споет еще следующие песни. И говорит, говорит! Молодец, да? — замечает Йосипина. Наш Иванчек, откликается мама. А он говорит, говорит. Потом уходит. Я хочу его видеть. Его больше нет в свете. Он ушел. Иван. Потом они поют. Я не хочу слушать. Я думаю, что стою на кухне, на цыпочках, высоко-высоко. Я вижу себя там, как я беру стакан и бросаю его в дверь, как он разбивается, я вижу маму, она подметает. Я хочу схватить отца за ухо. Сильно-сильно. Эти поют. Мама поет лучше. Я хочу, чтобы пела мама. Сейчас. Я буду петь. Тогда будет петь и она. Сейчас. Я хочу. У меня шумит в ушах. Я пою.
Во-о-о-ларе, о, о! Мама сжимает мою руку. Не сейчас, Балерина, говорит она… Не сейчас… Я пою дальше: Кантаре, о, о, о, о… Йосипина зажимает мне рот рукой. Тихо! — говорит кто-то. Я его не знаю. Я встаю, на цыпочки! Я пою! Нель блю, дипинто ди блю… Феличе ди старе ласу… Мы идем домой, говорит мама. Я стою. Не двигаюсь. Мама и Йосипина тащат меня за собой. Я кричу. О, о, о, О-о-о-о-о-о! Я вижу свет. Повсюду. Людей. Те, что стоят в ряд там, сверху, смотрят на меня. Они не открывают рты. Они смотрят на меня… Тихо! — восклицает кто-то… Пусть ее выведут вон! — слышу, как говорит кто-то другой. Мы уже уходим, уходим, отвечает мама тихо. Я вижу, что она красная. Тепло, думаю я. О, о, о, о!! Йосипина рада, ведь она так сказала. Потому что много народу. Я знаю, что Йосипина рада, потому что она так сказала. Я так рада, сказала она, что много народу. Я пою. Я не знаю, где Иван. Они тащат меня отсюда, наружу, на воздух. Я дышу. Я больше не пою. Здесь холодно.
