– Будто время остановилось, – пыталась объять необъятное взглядом Белла.
– Сорок лет, и с четвертой попытки.
– Я думала, так долго и тщательно строят и перестраивают только в наше время, – улыбнулась Белла.
– Монферран сознательно не торопился, ему предсказали, что он умрет сразу по окончании строительства храма.
– Сбылось предсказание?
– Как видите нет, он жив до сих пор, – разменял я очевидное на невероятное. Зная, что архитектор скончался через месяц после открытия собора.
– Хотите вовнутрь? – спросил я Беллу.
– А пустят?
– Если только очень захотеть.
Белла без колебаний натянула уздцы. Конь под ней взвился на дыбы и заржал. Мне тоже стало смешно от такой дерзкой мысли. И вот, я уже раскачиваю ее на 93-метровом маятнике Фуко, а она, запрокидывая голову, витает в облаках в окружении святых и Богоматери кисти Карла Брюллова. Белла была в восторге манны небесной, ей нравилось чувство полета, нравилось наблюдать, как развиваются ее длинные волосы. Развитие их было стремительным. Девушка на шаре, на бронзовом шаре выглядела счастливее, чем у Пикассо, больше похожая на девушку, запущенную в космос на первом искусственном спутнике Земли.
– Сильнее, сильнее, – кричала она.
– Я боюсь за крышу, за вашу крышу?
– В каком плане?
– Двинется. – Я знал, что каждый час шар в пятьдесят четыре килограмма, на котором сидела Белла, сдвигался в сторону на тринадцать процентов.
– Не бойтесь. Другое дело, если бы мы качались вдвоем. Лучшие качели – качели вдвоем.
Мысли человека тоже становятся качелями, когда он живет с одним, а встречает другого. Покачиваясь в седле, мы подошли к «Астории». Во взгляде Беллы я прочел, что о ночи в «Астории» не может быть и речи. Она как мудрая женщина понимала, что дальше? Дальше всё. Прощай романтика, здравствуй постель.
Именно поэтому дальше был Невский. Ночью он хорош, не то что днем, людный, временами даже ублюдный. Ночью здесь не жалеют электричества, все освещено, все свято. Дома вывернуты наружу, их души нараспашку, витрины маленьких и больших тел сверкают яркими красками. Казанский собор пытается всех обнять. Раскинув крылья, он лишний раз напоминает, что дом тоже способен обнять. Дом Зингера – настоящий маяк, указывающий путь к спасению. Спасу на Крови, который вечно плывет по каналу Грибоедова к Невскому.
– Гостиный двор, – показал я Белле на длинное здание.
– Гостиный двор в ночи совсем не гостеприимен.
Действительно. Пара случайных прохожих, опоздавших на метро, и всё. Они проводили нас взглядом, словно последнюю электричку, последнюю конку.
