— Да.
— Витя Бушко воевал в Афганистане. Восемь месяцев. Он до института отслужил срочную. Мы встретились лет через десять после выпуска. Это было в Крыму, мы с друзьями снимали дом в Гурзуфе, а Витя с женой и дочкой отдыхал в Ай-Даниле. Они меня пригласили поужинать. Там, в Ай-Даниле, был приятный ресторанчик под открытым небом. Название еще такое приблатненное, «У Валеры». Мы с Витей засиделись, пили коньяк. Неплохой, кстати, коньяк, так и называется — «Ай-Даниль». И Витя немного рассказал мне про Афганистан. — Гаривас произнес со значением: — Он был пулеметчиком.
— У Гольца брат служил в Афганистане. Сапером. Извините, я перебил.
— Так вот, он был пулеметчиком. И он расстреливал.
— Вы ж сами сказали — пулеметчик…
— Ну и вот. — Гаривас потер бок. — Окружают деревню, выгоняют из домов людей. Было нападение на колонну, или какая-то диверсия в том районе… Людей выгоняют под пулеметы и расстреливают. Витя сказал, что в первый раз, как дали команду — он зажмурился. Это был второй или, может быть, третий его выход «на боевые», он лежит за пулеметом, дают команду «огонь». Парню девятнадцать лет, ему дали команду, перед ним живые люди… Он зажмурился. И ему с двух сторон — сапогами по голове. От души, чтоб не зажмуривался, чтоб службу понимал. Ухо порвали, выбили зуб.
— К чему вы это?
— Мы с Витей тогда проговорили до самого утра. Я лепетал какие-то глупости… — Гаривас поводил ладонью из стороны в сторону. — «Мирное население», «вьетнамский синдром». А Витя мне на это: не лезь. Не рассуждай.
— Владимир Петрович, какая тут связь? Мы говорили про Польшу.
— А такая связь, дружок. Невозможно объединить одной моралью человека воюющего и человека мирного, штатского. Умничать можно, говорить веские слова… Но если хочешь судить честно — будь любезен, пройди с воюющим человеком от Днепра до Одера. А потом уже рассуждай, потом уже суди. Или под Кандагаром каким-нибудь… При плюс сорока, по горам. Чтоб один рисовый суп неделями, а баня — праздник… Гепатит, дизентерия, политотделы, фурункулез… И смерть каждый день. — Гаривас замолчал, подумал: что-то я разошелся, слышал бы меня Бушко. — Вот сначала все это, а потом суди.
— Так черт знает до чего можно договориться! — сердито сказал Владик. — Так все можно списать. Любое зверство.
Гаривас покачал головой.
— Или сам похлебай войны, или не трепись — вот это имел в виду Витя Бушко.
— А при чем тут Варшава?
— Тебе же известна общепринятая версия. «Аковцы» равнодушно наблюдали уничтожение гетто.
