Эвтерпе показалось, что его слова повисли в воздухе и кружились в плотном потоке солнечного света, словно готовые застыть в янтарной смоле – совершенные и неизменные.
– Если это не случайное стечение обстоятельств, то что же? – спросила Эвтерпа. – На детях гениев природа отдыхает?
Юноша резко бы возразил, если бы не был хорошо воспитан.
– Остальные дети Кадмуса были совершенно нормальными. Все значительно проще: Кадмус забрал его Дар.
– Забрал?! – Эвтерпа вскочила, возмущенная столь бесстыдной клеветой на ее предка. – Не говори глупостей! Он любил его больше всего на свете. Ты же читал, как он всю жизнь мучился, что у сына нет Дара. Кроме того, как можно забрать Дар? Я представить не могу, как ты мог провести столько времени за чтением дневников и сделать такой глупый вывод.
– Мне кажется, вы слишком в штыки приняли мои слова и заняли оборонительную позицию, – медленно произнес Сильюн в свойственной ему бесстрастной манере. Порой он становился холодным и бесстрастным, и в такие моменты любознательный кареглазый юноша исчезал, уступая место аналитической машине. – Не понимаю почему. У вашей сестры Талии Дар ничтожный, она едва способна на такой пустяк, как вскипятить чай в чашке. И это заставляет меня размышлять о вас.
Эвтерпа больше не могла этого выносить. Она не намерена больше продолжать подобный разговор. И не будет. Она бросила альбом для скетчей на пол и выбежала из библиотеки. Когда несколько часов спустя Сильюн прошел мимо ее шезлонга к воротам, Эвтерпа с ним даже не попрощалась.
Шло время. Уинтерборн все не приходил. И Талия не появлялась с тарелкой булочек в одной руке и кувшином холодного лимонада в другой. И непослушный Пак не прибегал, виляя хвостом, с трепещущей птичкой, зажатой в его мелких острых зубах.
Голова стала болеть сильнее. Она болела даже тогда, когда Эвтерпа тихо сидела в саду. Пчелы жужжали так невыносимо громко, что она поднялась, чтобы уйти, и почувствовала головокружение. Однажды в гостиной даже украдкой бросила взгляд в зеркало, чтобы посмотреть, насколько плохо выглядит. Но лицо в зеркале было сияющим и румяным; ни морщин, ни темных кругов под глазами. Ей было двадцать четыре года, и она была по-прежнему мила.
Неизменно двадцать четыре.
Страх холодом пробежал по спине, словно за воротник бросили льдинку, у Эвтерпы перехватило дыхание.
– Что со мной случилось? – спросила она у Сильюна, когда он вновь появился на дорожке между рядами живой изгороди. – Почему я не старею? Почему я никого, кроме тебя, не вижу? И почему круглый год лето? И голова с каждым днем болит все сильнее. Мне даже думать больно.
