- Ну, хорошо, усами потряс, облегчил душу, - после некоторого молчания сказал ему Семёнов, - теперь слушай, Стась, внимательно: нам дают хорошие деньги, от нас в конце концов ни черта не требуют. Работа безопасная, даже приятная: шляйся по кабачкам да по кофейным… Я, например, очень удовлетворён сегодняшним разговором… Ты говоришь - сыщики… Ерунда! А я говорю - нам предложена благороднейшая роль контрразведчиков.
У дверей, позади скамьи, где разговаривали Тыклинский и Семёнов, стоял, опираясь локтем о медную штангу, тот, кто однажды на бульваре Профсоюзов в разговоре с Шельгой назвал себя Пьянковым-Питкевичем. Воротник его коверкота был поднят, скрывая нижнюю часть лица, шляпа надвинута на глаза. Стоя небрежно и лениво, касаясь рта костяным набалдашником трости, он внимательно выслушал весь разговор Семёнова и Тыклинского, вежливо посторонился, когда они сорвались с места, и вышел из вагона двумя станциями позже - на Монмартре. В ближайшем почтовом отделении он подал телеграмму:
«Ленинград. Угрозыск. Шельге. Четырёхпалый здесь. События угрожающие».
Выйдя из почтампа он свернул в боковую узкую уличку, ведущую исхоженными ступенями на вершину Монмарта, внимательно оглянулся по сторонам и зашел в темный кабачок. Спросил сигарету, рюмку портвейна и принялся за чтение.
Через несколько минут с улицы быстро вошёл худощавый человек в парусиновом балахоне, с непокрытой светловолосой головой.
- Здравствуй, Гарин, - сказал он тому, кто читал газету, - можешь меня поздравить… Удача…
Гарин стремительно поднялся, стиснул ему руки:
- Виктор…
- Да, да. Я страшно доволен… Я буду настаивать, чтобы мы взяли патент.
- Ни в коем случае… Идём.
Они вышли из кабачка, поднялись по ступенчатой уличке, свернули направо и долго шли мимо грязных домов предместья, мимо огороженных колючей проволокой пустырей, где трепалось жалкое бельё на верёвках, мимо кустарных заводиков и мастерских.
День кончался. Навстречу попадались кучки усталых рабочих. Здесь, на горах, казалось, жило иное племя людей, иные были у них лица - твёрдые, худощавые, сильные. Казалось, французская нация, спасаясь от ожирения, сифилиса и дегенерации, поднялась на высоты над Парижем и здесь спокойно и сурово ожидает часа, когда можно будет очистить от скверны низовой город и снова повернуть кораблик Лютеции в солнечный океан.
- Сюда, - сказал Виктор, отворяя американским ключом дверь низенького каменного сарая.
