— Меир Прут таки умеет шить!
Он взял брюки Канфеля, вывернул наизнанку, стал вымерять ширину штанин, разведя в противоположные стороны большой и указательный пальцы, что обычно принимается за четверть аршина.
— Где вы достанете материю на заплатки? — спросил Канфель.
— Из сукна я делаю брюки, а из брюков я не делаю сукна! — ответил Прут, залезая на каток. — Я отрежу кромку и залатаю!
— Сколько это будет стоить?
— Чтобы было недорого и чтоб вы сносили брюки на здоровье! — сказал Прут и сделал паузу. — Пятьдесят копеек с утюжкой!
Цена показалась Канфелю очень низкой, он, утверждая, кивнул головой и подумал, что на месте портного запросил бы впятеро. Но в ту же минуту он решил, что Прут просто хитер и, беря так дешево за первую работу, рассчитывает на следующую. Солнце било в окошко, на лбу старика выступили жемчужинки пота, висящая на стене, утыканная булавками, голубая суконка сверкала, как море, и ножницы в руках Прута бились серебряной щукой. Канфелю жгло спину, он пересел за ширму, залатанную разноцветными лоскутьями, под ним жвакнул диван, из которого вылезали пружины.
— Почему вы мало берете за работу? — спросил Канфель, расстегнув и спустив пиджак с плеч. — Вы заработаете хронический убыток!
— Когда человек родится, он жмет кулаки и говорит: «Заберу весь мир!» — ответил Прут, накладывая первую заплату. — Когда ему приходит смерть, он растворяет кулаки и говорит: «Я ничего не забираю в могилу!»
— Ого! Вы говорите, как римский философ! — воскликнул Канфель, пересаживаясь на край дивана. — Memento mori! Помни о смерти!
— Я не знаю, как выражались философы! — признался Прут, затачав один край заплаты и подрезая его ножницами. — Я знаю, как выражались умные евреи!
На входной двери расплескался колокольчик, в прихожую впорхнули легкие шаги, дверь в мастерскую, кряхтя, распахнулась, и вбежала девушка.
— Здравствуй, деда! — воскликнула она, поставив на каток бидон и корзину. — Я принесла тебе молока и яиц. Наши курицы записались в активистки!
Она поцеловала старика в щеку, подошла к висячему шкафчику, открыла дверцу и достала кринку. Заглянув в нее, девушка поморщилась, ополоснула кринку под рукомойником и, перелив в нее молоко, поставила в шкафчик. Она вынимала из корзины яйца двумя пальцами и, подымаясь на цыпочки, клала их на верхнюю полку, в глубокую тарелку, на краях которой цвели незабудки. Когда девушка вставала на цыпочки, коричневая юбка в крупную красную клетку оттягивалась по икры, открывая ноги в желтых высоких башмаках и черных чулках. На правом чулке была дырка, величиной с пятак, сквозь дырку золотилась кофейная кожа.
