Дверь двадцать третьего номера была открыта, перед распахнутым окном в качалке сидел Мирон Миронович, на столике, на белой с узорами скатерти, стояли бутылка нарзана и стакан. Сквозняк трепал скатерть, раздувал самодельный газетный веер, которым обмахивался Мирон Миронович, срывал полотенце, и полотенце, как белоштанный половой, бежало на двух своих половинках. Канфелю был виден бритый затылок Мирона Мироновича, кровяные от загара шея, плечи и лопатки, где обожженная кожа свертывалась бело-розовыми листиками.
— Можно?
— Мамочка! — закричал Мирон Миронович, поднимаясь с кресла. — Когда приехал-то? — и он потряс руку Канфеля.
— Вчера! — ответил Канфель, всматриваясь в лицо говорящего. — Вы на себя не похожи!
— Не похож, не похож! Первое дело бороду сбрил, а второе на пляжу ошпарился! — ответил Мирон Миронович, стаскивая со стула белье и подавая стул Канфелю. — Погоди, снимешь московскую одежу, беспременно облупишься!
Второй год знал Канфель старшего бухгалтера Москоопхлеба Миронова, который приходил на службу в клетчатом пиджаке, серой сорочке и малиновом галстуке. Члены правления доверяли Мирону Мироновичу, и, когда уезжали, он замещал их, иногда представляя в своем лице председателя, секретаря и казначея. Он был вежлив, требователен, толково разбирался в торговых операциях, не терялся при неудачах, не радовался при удачах, потому что правление держало служащих в ежовых рукавицах и не посвящало их в свои дела. Мирон Миронович не любил общественных начинаний, по его настоянию сотрудники, задумавшие организовать ячейку Осоавиахима, отказались от затеи, и правление Москоопхлеба, — товарищества с ограниченной ответственностью, — одобрило действие бухгалтера. Мирон Миронович был любителем вечеринок, на которые приглашались артисты, струйный оркестр, устраивался буфет и уголки: восточный, боярский и темный. На этих вечеринках Мирон Миронович ухаживал за сотрудницами, танцевал мазурку, так азартно притоптывая и бросаясь перед дамой на колено, что молодежь, изучившая в совершенстве фокстрот, завидовала сорокалетнему бухгалтеру.
— Мне телеграфнули из Москвы, и я примчался со всеми потрохами! — сказал Канфель, сев на стул и подтянув на коленях брюки. — В чем дело?
— Не спеши и людей не смеши! — проговорил Мирон Миронович, подвигая Канфелю бутылку и стакан. — Что в Ялте?
— Сперва они посылали туда и сюда, а потом я им доказал, как папа маме, что наша фирма лопнет, и им попадет двадцать процентов коротеньких! Тогда они начали кадриль-монстр и Volens-nolens переписывали векселя на первое января!
