Поэтому я полагаю, что нет ни человеческой, ни литературной ошибки в приписывании наличия души вещам, которые мы называем неодушевленными. Быть вещью значит быть объектом приписывания. Может быть ложной фраза о том, что дерево чувствует, что река «бежит», что закат грустен, а море спокойно (синее благодаря небу, которое ему не принадлежит) и улыбчиво (благодаря солнцу, которое находится вне него). Но столь же ошибочно приписывать красоту чему бы то ни было. Столь же ошибочно приписывать цвет, форму, да, пожалуй, и бытие чему бы то ни было. Это море — соленая вода. Этот закат — начало исчезновения солнечного света на данной широте и долготе. Этот ребенок, что играет передо мной, — разумная совокупность клеток — более того, это сложное сочетание субатомных движений, странный электрический конгломерат миллионов солнечных систем в мельчайшей миниатюре.
Все приходит извне, и сама человеческая душа, возможно, есть не более чем сверкающий солнечный луч, который высвечивает лежащую на земле навозную кучу, коей является тело.
В этих размышлениях, вероятно, заключена целая философия для того, у кого нашлись бы силы извлечь из них выводы. У меня такой силы нет, мне приходят неясные мысли о логических возможностях, и все упирается в образ солнечного луча, который золотит навоз, словно темную солому, влажную и придавленную, на почти черной земле у стены, сложенной из крупных камней.
Таков я. Когда хочу думать, я вижу. Когда хочу спуститься в свою душу, я внезапно останавливаюсь, задумавшись, в начале уходящей вглубь винтовой лестницы и вижу через окно верхнего этажа солнце, которое смачивает в золотистом прощании пространное скопление крыш.
59.
Всякий раз, когда мои намерения под влиянием моих грез поднимались над повседневностью моей жизни и я на мгновение чувствовал себя высоким, как ребенок на качелях, всякий раз мне приходилось спускаться, как ребенку в городском саду, и признавать свое поражение без знамен, воздетых для войны, и без меча, который у меня хватило бы сил выхватить из ножен.
Я полагаю, что большинство из тех, кого я случайно встречаю на улицах, несет в себе — я замечаю это по молчаливому движению уст и по неразличимой нерешительности глаз или по тому, как у молящихся вместе становится громче голос — такую же нацеленность на бесполезную войну, ведомую войском без знамен. И все — я оборачиваюсь назад и созерцаю их спины несчастных побежденных — потерпят, как и я, великое позорное поражение, среди ила и тростника, без лунного цвета на берегах и без поэзии паулизма
