Слова эти пролетели мимо ушей, потому что Гермиона уже летела по коридору, стискивая руки в тугие кулаки и яростно моргая. От злости в груди можно было ощутить физическое шевеление, колющее, зудящее, словно миллион раскалённых игл.
Господи! Да как же сильно человека можно презирать! Ему впору умереть прямо там, где он стоит!
— Стой!
«Уродина».
Гермиона шла, не оборачиваясь, ощущая его уничтожающий взгляд между лопаток. Шла, уставившись перед собой и кляня всех на свете — себя, его, Миллера, Гарри и Рона, за то, что их не было рядом, когда они были так нужны.
— Я сказал: стой! — наверное, даже у Снейпа в апогее ярости голос был теплее, чем у Малфоя сейчас.
Пусть идёт к хренову дьяволу со своими приказами.
Она заставляла себя идти, прислушиваясь к стуку своих каблуков. А через секунду сзади раздались его шаги.
Страх толкнул её в спину.
На что она рассчитывала, когда побежала? Глупый поступок, выражающий лишь её слабость перед ним, которую она никогда бы не признала.
Она не успела пробежать и нескольких метров, когда ощутила боль во всей голове и его пальцы, сжимающие волосы, отчего из глаз едва не посыпались искры. Зато полились бесконечным потоком до этого сдерживаемые слёзы.
— Не трогай меня!
Голос сорвался на отчаянный крик. Она сама не ожидала такого.
— Я сказал тебе остановиться, — прошипел он, разворачивая её к себе лицом. Плохо соображая, что делает, она принялась отпихивать его руки, которые пытались сжать её плечи. Снова. Как тогда.
Как каждый раз, когда он собирался совершить очередное непоправимое. Нет, она не позволит! Она — гриффиндорка!
— Не прикасайся ко мне! Не прикасайся!
Голос еще эхом отдавался в каменном коридоре, когда его пальцы наконец-то смогли сжать худые руки, отталкивая её к ближайшей стене с такой силой, что на какой-то момент весь воздух из её легких вырвался наружу в невольном выдохе. Лицо его расплывалось.
— Я ненавижу тебя! — громко крикнула она, не обращая внимания на угрожающе надвигающиеся глаза. — Я ненавижу тебя, Малфой! Ненавижу!
Он застыл в десятке сантиметров от неё. Так резко, будто её слова пробурили в его мозгу отверстие, через которое смысл сказанного наконец-то дошёл до сознания. Он вглядывался в её лицо с такой дотошной внимательностью, будто заметил в нём что-то, что удивило его.
В любом случае, его ярость испарялась, Гермиона ощущала это всем своим существом, кляня слёзы, что продолжали течь по лицу и шее.
— Какого хера ты плачешь? — на выдохе произнёс он, и от этого голоса, от неясной, страшной пародии на извращённую заботу, которую различила в нём Гермиона, её глаза зажмурились, а изо рта вырвался всхлип.
