Он нависал над Гермионой, с подрагивающими от бешенства губами и взглядом, способным, кажется, убить её. Сейчас. Прямо сейчас убить, в этом коридоре. Но ей не было страшно.
Это был очередной вызов. Громкий и яростный.
— Правда глаза колет? — шепнула она, сдерживая желание приподняться на носочки, чтобы сказать это, глядя ему в лицо, а не снизу вверх. Но тогда бы она наверняка задела носом его подбородок. — Ты уже взрослый мальчик, Малфой. Пора принимать её. Самую горькую, знаешь?
Он сделал шаг, загоняя Гермиону в каменный угол.
Она отступила. Видела, как раздуваются его тонкие ноздри и как сжимаются челюсти.
На кой чёрт она доводит его? Чего она добивается? Малфой в бешенстве — она видела это. А он продолжал надвигаться на неё, от чего по всему телу зашевелились эти маленькие волоски.
— В чём твоя правда, грязнокровка? — выплюнул Малфой. — В том, что этот идеальный мир примет всех, даже таких ущербных, как ты и твоя семья? По этой установке живут только идиоты. Или уроды.
— Замолчи, ты не имеешь права так говорить.
— Да что ты?
Он сделал ещё один шаг. Она немного сдвинулась вбок, но его рука, врезавшаяся в стену около головы Гермионы, тут же отрезала ей пути к отступлению.
— Или твоя правда в том, что грязная кровь располагает к жалости? — он усмехнулся. Гадко. Как умел только он. — Мне не жаль тебя. Мне отвратительно. Когда ты проходишь мимо. Когда пялишься на меня в Большом зале. — Её сердце застыло, а дыхание оборвалось. — Когда сидишь рядом в классе. Когда я пытаюсь уснуть в своей спальне и осознаю, что ты лежишь за стеной. За ёбаной стеной, я ненавижу это ощущение. Думаешь, эти мысли о твоей ущербности вызовут жалость? Вот уж вряд ли.
Гермиона задохнулась, глядя на него. Задохнулась слезами, которые, она поклялась себе, он не увидит. Однако в глазах пекло, и она хотела отвернуться, потому что всё это было гадко-противоестественным. Малфой был лишним рядом с ней. Он и его слова.
Грязная. Грязь.
— Моя семья любит меня, — голос у неё надсадно хрипел. Это выдавало её с головой, и, кажется, Малфой понял. Потому что у него зажглись глаза. — И не имеет значения, какая у них кровь.
— И это я ребёнок, Грейнджер? Твои аргументы — просто бессвязное мямленье.
— Нет!
— Моя семья любит меня, — перекривлял он, и скрипнул зубами, встретив на себе недоумённый взгляд. — Такой бред. Несусветный бред, Грейнджер. Ты сама не понимаешь.
Она не понимала другого — зачем ему подходить так близко? Это так сильно коробило. Мешало нормально дышать и соображать, оставляя только ощущение его запаха и собственной разбуженной злости.
