— В котором часу это было?
— В восемь вечера? В девять? — Вида вздохнула. — Я предложила подождать его и отвезти обратно в школу, но он сказал, что доберется сам. Это все, понятно вам? Я вообще не понимаю, что в этом такого, и не имею никакого отношения к его смерти. Серьезно.
На протяжении двадцати минут Вида, негодуя и фыркая, снова и снова повторяла одно и то же: тем вечером Джим попросил ее подвезти его, и только. Это все. Ничего больше. Между ними ничего не было. Кроме редкого, чисто дружеского общения. На этом она стояла как скала. Я была склонна верить Виде, но ее слова все равно ножом вонзались в мое сердце: ведь если даже она говорила правду и в их отношениях не было ни малейшего намека на романтику, это значило, что Джим предпочел довериться ей, а не мне, что он предпочел разбираться со своими проблемами у меня за спиной. А если он утаил от меня это, значит мог утаить что угодно.
— С трудом верится, что он попросил бы тебя подвезти его, если вы были просто друзьями, — заметила Уитли.
Вида метнула на нее сердитый взгляд:
— Я уже сказала. Мы общались. Время от времени. Он заглядывал ко мне в галерею и давал советы. Джим был натуральным гением. Он разбирался в куче вещей. Я рассказала ему о своих проблемах, ну, сами знаете, и через десять минут он дал мне отличный совет. А доктор Милтон Йескович, с его козлиной бородкой, длинными ногтями на больших пальцах и целой полкой книг под названием «Искусство любить себя», не смог толком ничего посоветовать за те шесть лет, что я к нему ходила.
Она покосилась на отца, который ответил ей непроницаемым взглядом. Все это время мистер и миссис Джошуа слушали дочь с таким видом, словно та говорила на каком-то странном диалекте и они понимали не больше трети сказанного.
— Джим постоянно твердил мне, что, пока я жива, моя жизнь не кончена и я должна взять ее в свои руки. Поэтому я и решила переехать в Чикаго. Я сказала, что меня пригласили интерном в лабораторию, и он велел мне ехать. Надо ловить момент. Даже если это меня пугает. Джим говорил, что, если ты видишь провал на дороге и тебе страшно до чертиков, нужно хорошенько разбежаться, оттолкнуться и перепрыгнуть через него. Он подбадривал меня. А я помогала ему. Он ужасно переживал из-за своего мюзикла. Ему хотелось добиться успеха. Чтобы мюзикл встал в один ряд с «Оклахомой!» и «Арендой»[17]. Он жаждал славы. Больше всего ему хотелось войти в историю. И он вошел бы. Он показывал мне свой блокнот, там были совершенно чумовые стихи. Он был гением. — Вида покачала головой. — Ужасно, что с ним это случилось. Но такова жизнь. Все удивительные люди умирают слишком рано.
