- Кто идет?
- Свои.
С трудом перебрались через ров. У кромки леса, над землянкой, хилый вился дымок. Вокруг землянки стояли и сидели на снегу, курили махорку обросшие, еще не остывшие от ночного боя, но уже скучные бойцы.
- Какой части?
- Пятьдесят восьмая.
- Ваш, - сказал Славка о раненом. Спрашивать было не о чем и незачем. - Там был штаб. Нашего училища. Пойду в штаб.
- Шта-аб, - сказал один тихо и едко, усмехнулся сухими обреченными губами.
Никто не знал, что дальше делать. Славка ушел. Ушел не оглядываясь. Они смотрели ему в спину.
Шел он лесом, по мягкому, еще неглубокому снегу. Где-то справа лежала онемевшая дорога. Думать ни о чем не хотелось. Смутно, как в бреду, без всякого порядка, виделось ему то одно, то другое из того, что было вчера и нынешней ночью. То слышал он грохот немецких танков, навалившихся с тыла и ударивших прямой наводкой по доту, то видел тесный блиндаж, в одну минуту сделавшийся могилой. Когда наступила ночь, артиллеристы по одному стали выбираться из этой могилы. Славка выбрался третьим. Немцы заметили, кинулись к блиндажу, забросали гранатами тех, кто еще оставался там...
Все проходило в мутном сознании и не вызывало никаких чувств - ни позднего страха, ни боли, ничего.
Славке было двадцать лет. И то, что он знал о войне раньше, ни в чем не сходилось с тем, что было с ним сейчас. А сейчас надо было знать, что же делать на этой войне, что ему делать сейчас, в эту минуту.
Надо идти. И он шел по мягкому, еще неглубокому снегу, один среди сосен, державших первый снег в своих неподвижных лапах. Шел в штаб. И не было у Славки никаких желаний, кроме желания упасть в этот снег и уснуть мертвым сном. И если он не падал, а шел, волоча ноги, значит, вело его и не давало упасть что-то такое, что было сильнее его самого.
Только бы дойти, только бы услышать команду взводного, или ротного, или отделенного, услышать команду и стать в строй. Только бы дойти. И тогда... все началось бы сначала.
Лес раздвинулся. Вот они, островерхие крыши овощехранилищ, желтая мазанка, над которой совсем недавно поднимался пахучий дымок, - здесь была штабная кухня, - и домик, возле которого стоял тогда часовой, охранявший штаб. Теперь ни дымка, ни часового. На чистом снегу не видно ни въезда, ни выезда. Даже следы погрома были покрыты снегом. Дверь мазанки сорвана с петель, окна выбиты, плита остылая, холодная, на полу кирпичное крошево...
Словно с того света появился колченогий мужичонка. Сбросил со спины мешок с картошкой, посмотрел на Славку глубоко запрятанными глазами.
