Как и остальные две сотни солдат в колонне, шли они с ранцами за спиной, с ружьями на ремне, чертовски потели и каждый раз, споткнувшись о торчавший корень или камень, ругались как дикари. Втроем с Пердуном они, как лучшие стрелки, возглавляли колонну, на случай, если наткнутся на засаду, как накануне: тогда из-за скал вдруг коротко прогрохотали выстрелы и двое солдат упали. Три патруля потом прочесали все вокруг - и не нашли ни следа! И вот теперь все начали побаиваться этой пустынной и безлюдной, высохшей и молчаливой земли, откуда в любой миг мог прогреметь смертельный выстрел!
Рампоно пришлось спешиться, - конь был ни к чему на этой местности, полной склонов и бугров, непроходимых зарослей и сплевшихся ветвей, под которые солдатам приходилось подлезать на брюхе. И Рампоно уже не ехал впереди, а шел в центре колонны - а то что бы делали все эти олухи, пади полковник от бандитской пули?
Одним из павших накануне солдат был и Жюль Брак, из "патруля" Фанфана.
Вдвоем их и похоронили, найдя на склоне поляну, где слой земли был достаточно глубок. И на поляне под палящим солнцем остались два маленьких деревянных креста, скоро исчезнувшие из виду за поворотом дороги.
- Корсиканцы так перестреляют нас как кроликов! - хмуро сказал Фанфан-Тюльпан. При мысли, что Жюлю Браку уже никогда не суждено вернуться в Лилль, ему хотелось плакать, и было безразлично все, что произошло потом.
Примерно в лье от места, где они попали в засаду, фланговый дозор заметил одинокий дом, укрытый за деревьями. Дана была команда дом окружить. Внутри нашли троих мужчин, - старика и двух юношей. Всем было ясно, что они вряд ли участвовали в налете, но что, если могли участвовать? И было решено, что все они - сообщники бандитов! И надо же - им так не повезло: в подвале дома обнаружили старое охотничье ружье!
Полковник де Рампоно им прочитал от слова и до слова и до последней точки подобающий параграф из эдикта, изданного в 1771 году графом де Марбо - где запрещалось под страхом смертной казни иметь какое бы то ни было оружие. Трое мужчин, разумеется, не поняли ни слова из речи, произнесенной на чужом для них языке, но через десять минут были уже повешены на самом толстом суку могучего каштана, в тени которого стоял их дом.
Фанфан-Тюльпан отреагировал на событие это с опозданием, испытав вначале отвращение, потом страх, чтоб не произошло новых нападений - не оттого, что опасался внезапной смерти, а оттого, что содрогался при мысли о карательных мерах, о тех безжалостных убийствах, что разбили его представление о воинской доблести. А Гужон-Толстяк? Тот думал точно также!
