Мать уже давно была словно чужой и, как бы это сказать, опасной — Аррен приучилась её бояться и жалеть.
В городе поговаривали, что Эйла не простила мужу гибели сына: он ушёл на север и не вернулся. Но старый Фёльквард, что видел Первое Нашествие Троллей, однажды сказал Аррен, когда та ошивалась подле его дома (там рос изумительно вкусный кизил) — «я думаю, воробушек, после смерти Мерри, твоя матушка, конечно, повредилась умом, да только обида её куда старее: не простила она Скогольду, что вывез он её из Вороньего Замка, из прекрасных земель Первого Царства. И обрёк на вечное прозябание на островах».
Тогда не слишком поняла Аррен его слова, но запомнила; а потом поняла — и призадумалась. Брата она не помнила — так, ореол золотистых волос вокруг головы да мягкий, словно медовый голос — но с пронзительной ясностью однажды поняла: брат её был для матери всем — он, красивый, подобно королям древности, примирил её с унылой действительностью скучного провинциального края.
Аррен не так уж много знала о Крае-за-Морем; но по рассказам путников представляла Первое Царство как чудесный край грёз, где каждый день — балы, в золотобагряных лесах разъезжают кавалькады наряженных всадников, и лесные звери приветствуют Благих Королей. Немало дивных сказок ходило о Крае-за-Морем, и что было правдой, а что вымыслом — даже старый Фёльквард сказать не мог.
А в городе становилось людно — она поднялась по улочке Рыболовецкой, перешла в проулок Скорняков и оказалась напротив Торгового Ряда. Город выглядел так же, как и во время всех прочих праздников — торговцы до сипоты ругались друг с другом, сварливые соседки наполняли воздух визгом, оглохшие стражники отчаялись навести хоть какой-то порядок.
Стражу в Городе уважали, но не боялись.
Охранять Город было не от кого, да и разбойников на Островах отродясь не водилось. Слишком маленькие эти Острова, славно игрушечные — за один день можно едва ли не любой пройти.
Кое-где попивали бражку; ослы ревели, пахло свежим конским навозом.
Сутолока, толкотня, суета.
Вот чего Аррен не любила больше всего!
Впрочем, протиснувшись между рядами с капустой и морковкой, она оказалась напротив дива дивного — в клетке сидела пёстрая птица, размером не меньше ворона. Тело у неё было жёлтое, а голова красная, и на ней — хохол!
От удивления Аррен притормозила и ухватилась за лоток с огурцами.
А птица наклонила голову и сказала:
— Доброго тебя дня, иноземная красавица!
— А… — глубокомысленно ответила девочка, и тут её сбил с ног пузан в засаленном фартуке. А потом наступил на ногу. Вздохнув и оглянувшись, Аррен поняла, что через площадь не протолкнуться. Тогда она принялась работать локтями и, в конце концов, очутилась там, откуда и начинала — в проулке Скорняков. Вся Рыболовецкая улочка была запружена подводами. Отряхнувшись от налипшей на рукава петрушки, она повернула налево — к улице Грязной — и остановилась, как вкопанная.
