Первым, кого она увидела, был Рябой Горд.
Он поджидал её, опираясь на дрын. Он — и ещё двое — Горбатый Мерк и Косой Флин. Больше никого рядом не было. Хлипкие домишки, заросшие мхом, лишайником и паутиной, бесхозные коты, лениво греющиеся на солнышке, да сивоватый пьянчужка, валяющийся в канаве — вот и вся компания.
Она почти поравнялась с мальчишками, когда Горд сказал:
— Кер велел нам не цепляться к тебе — и где он теперь?
Голос у него был хриплый и какой-то скрипучий.
Мерк сплюнул в канаву, а Флин поскрёб в волосах пятерней.
— Вечерком, — добавил Горд, — значит, как солнце село, прискакала к нам страхолюдина — и не конь, и не человек — а Ведьмак знает что. И говорит, значит, что Къертара закопали с другими воинами, а ты — в шатре у короля. Ишь ты!
Аррен остановилась и посмотрела на Горда. Взгляд у того оказался тяжёлый и злой.
— А чего он там вообще, Кер-то, делал? — буркнул он. — Никак тебя полез спасать, дурёху. Заигралась там, у Могилы Тролля, а тут на тебе, и живёхонькие гады — на-кося выкуси!
Мальчишки загородили дорогу.
— Когда б не ты, Кер был бы жив, — подал голос Флин. — Это ты, Блаженная. Ты его убила.
Она вздрогнула, как от удара. А затем наклонила голову и пошла — прямиком мимо парней, на редкость неприятного вида — у Флина давно немытые волосы слиплись сосульками, от Мерка воняло, как из выгребной ямы. А на сучковатой палке главаря виднелись буроватые пятна — следы засохшей крови.
— Эй, ты куда? — опешил Горд.
А она просто шла — мимо её мучителей, в город, который после побоища выглядел отнюдь не так жизнерадостно, как всегда. Возле мусорных куч вразвалочку прохаживались чайки — никто их не гонял. Даже нищие — и те тихонько лежали у стен, не выпрашивая медяки.
Если бы они навалились на неё, заставили нахлебаться из грязной лужи — или даже били ногами — она бы ощутила только облегчение.
Но нет — её провожала тишина.
Город был не таким, как всегда: не кричали весело зазывалы, не сплетничали кумушки, стражники не подпирали стены, задумчиво опорожняя кружки с квасом. Повсюду была грязь, лица редких прохожих — угрюмые, горожане убрали с балконов ковры, которые нередко свисали до самой земли. Попадались мужчины, перевязанные побуревшим тряпьём, и бледные, заплаканные женщины.
А ещё ей показалось, что все смотрят на неё — только на неё.
Хотя нет — не все. Толстуха Жижи, торгующая грушами, виноградом и инжиром — отвернулась, когда она прошла. Фирз, племянник матери, сделал вид, что изучает воронье.
