Масло айвы — три дихрама, сок мирта, сок яблоневых цветов… | страница 10
— Позволите ли вы, достопочтенный, задать вопрос?
— Нет. Пока нет. «Умножающий знания, умножает скорби», как говаривал Соломон. И скорби твои, юноша, преумножатся как род Ибрагима. А спрашивать буду я.
Тяжко вздохнув, Абу Салям вытащил на середину комнаты большой сундук.
— Арабского ты, конечно, не знаешь, лекарь Игнасий? Что ж, буду переводить. Писать умеешь? Добро, в следующий раз раздобудешь пергамент. А пока что — запоминай!
Дрожащими пальцами Абу Салям развернул обгорелый по краям свиток и стал читать нараспев, как мулла на молитве:
— Я утверждаю: медицина — наука, познающая состояние тела человека, поскольку оно здорово или утратит здоровье, для того, чтобы сохранить здоровье и вернуть его, если оно утрачено…
Людям в Кафе нужен лишь повод, чтобы почесать языками. Вскоре начали поговаривать о странной дружбе, связавшей торговца пряностями и молодого лекаря — раз в неделю, а то и чаще Игнасий поднимался на Митридатову гору и засиживался в гостях до глубокой ночи.
Полагали, что старый Ариф Абу Салям решил усыновить юношу и передать ему немалое состояние. Шептались о ядах и приворотных зельях, средствах для повышения мужской силы и изгнания плода. Премудрый Мехмет, гадальщик из Хорезема, утверждал, что торговец почуял приближение смертного часа и надумал собрать секретную панацею Ибн Сины — все знают, что великий врач открыл секрет бессмертия, и ученики изготовили сорок снадобий, чтобы воскресить учителя. Тридцать девять дней умащали бездыханное тело, оно стало теплым и гибким… вот только сороковой ученик оказался негодным раззявой и разбил горшок с мазью!
Слушая пересуды, Абу Салям лишь хихикал и потирал руки — вернулся молодой аппетит к жизни. Он подшучивал, намекал, делал круглые глаза и значительные мины, без малого на четверть поднял доход от торговли. И даже к жалобам Сатеник относился без должного внимания. Когда армянка разбила горшок об пол и обозвала хозяина мужеложцем, прельстившимся родинкой на щеке луноликого отрока, Абу Салям лишь рассмеялся.
— Приобретая тебя у скверного торговца людьми, да сделает Аллах его жизнь короткой, а смерть долгой, я уже пребывал в том почтенном возрасте, когда перестаешь интересоваться женщинами — что же говорить о юнцах? Если б я сохранил способность к любви, то не возжелал бы никого иного, кроме тебя, Сатеник, свет очей моих и услада старости!
— Тогда зачем ты приблизил к дому мальчишку чужой крови?
— Он мой ученик.
Выражение лица Абу Саляма побудило армянку прекратить все расспросы. Всхлипнув, она утерла роскошный нос, подобный передней части византийской триремы, и отправилась к себе в кухню, греметь тазами. Беседы беседами, брань бранью, а варенье и подгореть может.