– Почему плохого?
– Ну ты можешь вернуться и узнать, что прежнего дома больше нет. Это и будет беда. А пока ты здесь, можешь думать, что когда-нибудь вернешься домой.
Джованни взял меня за большой палец.
– N’est-ce pa?[105]
– Безупречная логика, – отозвался я. – Значит, у меня есть дом только до тех пор, пока я не надумаю в него вернуться.
– Но это правда, – засмеялся Джованни. – У тебя есть дом, пока ты в нем живешь, а если покинешь, пути назад уже нет.
– Кажется, эту песню я уже слышал.
– Естественно, – согласился Джованни. – И услышишь еще не раз. Кто-нибудь всегда ее напевает.
Мы поднялись и вышли на улицу.
– А что будет, если я заткну уши? – поинтересовался насмешливо я.
Джованни долго молчал.
– Иногда ты напоминаешь мне, – заговорил он наконец, – человека, готового сесть в тюрьму из страха быть сбитым машиной.
– Скорее это относится к тебе, – резко произнес я.
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду твою комнату, эту ужасную комнату. Почему ты похоронил себя в ней?
– Похоронил? Прости, мой американский друг, но Париж – не Нью-Йорк, и дворцов для таких, как я, тут нет. Или ты считаешь, что мне нужно жить в Вер- сале?
– Но должны же быть… должны быть, – сказал я, – другие комнаты.
– Ça ne manque pas, les chambres[106]. В мире полно комнат – больших, маленьких, круглых, квадратных, на разных этажах, каких только нет! И в какой из них прикажешь жить Джованни? Ты знаешь, сколько я искал эту комнату? И с каких пор, – он оборвал речь и ткнул в меня указательным пальцем, – ты возненавидел эту комнату? Когда это началось? Вчера или раньше? Dis-moi[107].
– Я не возненавидел ее, совсем нет, – глядя на него, пробормотал я. – И я не хотел обидеть тебя.
Джованни безвольно опустил руки. Глаза его расширились, и он рассмеялся.
– Обидеть меня? Я что, чужой для тебя человек, с которым надо говорить с истинно американской любезностью?
– Я просто хотел сказать, что мы могли бы переехать.
– Да хоть завтра. Переберемся в гостиницу. Ты этого хочешь? Le Crillon peut-être?[108]
Я молча вздохнул, и мы пошли дальше.
– Я знаю, – вдруг взорвался он. – Знаю, чего ты хочешь! Ты собрался уехать из Парижа, уехать из этой комнаты… Какой ты жестокий! Comme tu es méchant![109]
– Ты меня не так понял, – сказал я. – Не так понял.
– J’espère bien[110], – мрачно усмехнулся Джованни.
Позже, уже дома, когда мы укладывали в мешок извлеченные им из стены кирпичи, он спросил меня:
– Эта твоя девушка… ты получал от нее в последнее время весточки?
