Женщины шмыгали носами, а госпожа Хоргош, сидя сзади в окружении своих детей, чуть поодаль от остальных, вся в черном — у бильярда, на котором еще в беспорядке валялись остатки веток клена и серебристого тополя, украшавших тело ребенка, — не отнимала от глаз платка… Мужчины слушали Иримиаша, оцепенев, прикуривая одну сигарету от другой, напряженно и мрачно, без единого слова, и с нарастающим тяжелым предчувствием ожидая продолжения и прислушиваясь не столько к смыслу произносимого, сколько к интонации, все более звучной и угрожающей, потому что — хотя в первые минуты они с недоумением слушали все эти слова про “ответственность”, “нашу жертву” и всякие обвинения — в них постепенно нарастало чувство вины; у Халича от этого прямо заныло сердце, и даже Кранер, больше других недоумевавший, вынужден был отступить, осознав, что в словах Иримиаша “действительно что-то есть…”.
Ну да ладно, можете вы сказать сейчас про себя, пусть это не убийство и не несчастный случай… Но что же тогда?.. Я надеюсь, никто из вас не сомневается в том, что с тех пор, как мы с вами узнали, что ребенок не потерялся, а навсегда пропал, я сделал все от меня зависящее, чтобы выяснить, что же произошло. И, не жалея усилий — а вы можете мне поверить, что это было неимоверно трудно после ночи, проведенной в пути под дождем и ветром, и изнурительных, казавшихся уже безнадежными поисков, — не жалея усилий, повторю я, вчера вечером я с глазу на глаз побеседовал с каждым из вас, таким образом, все возможные данные находятся в моем распоряжении, и вы не можете усомниться в моих словах, если я объявлю вам: эта трагедия не могла не произойти!.. Пожалуй, не стоит терзать друг друга дальнейшими подробностями, ибо, как я уже сказал, вопрос в том, что именно произошло, а не в том, каким образом!.. И ответ на этот вопрос существует, дамы и господа! И вы, друзья мои — я в этом совершенно уверен, — уже и сами догадываетесь о нем! Разве это не так? Разве вы — все без исключения — не догадываетесь, что произошло?.. Только догадываться о чем-то, дамы и господа, недостаточно, так мы с вами ни к чему не придем. Надо знать! А узнав, тотчас сформулировать, что мы знаем! Но это бремя я, с вашего позволения, сниму с ваших плеч, ибо должен сказать вам без всякого самомнения, что в подобного рода делах имею определенный опыт… Ну так вот… На рассвете, в те несколько часов после нашего прибытия, пока не появилась госпожа Хоргош и все вместе мы не отправились на поиски девочки, я, как вы, вероятно, помните, провел с некоторыми из вас важные разговоры, и не в последнюю очередь — с нашим другом Футаки… и из этого весьма поучительного обмена мнениями мне стало очевидно, что положение ваше, дамы и господа, критическое… Вы рассказывали мне лишь о том, что дела ваши не заладились, но я тотчас же понял, что беда тут гораздо серьезней. Друзья мои, еще до моего прибытия вы прекрасно осознавали, но боялись в этом признаться друг другу, что над поселком уже давно — гораздо дольше чем полтора года, поверьте мне — тяготеет… какой-то злой рок, и вы имеете все основания чувствовать, что приговор в скором времени будет неотвратимо приведен в исполнение… Вы, друзья мои, глубоко погрязли в этом распаде, вдали от всего, что есть Жизнь… ваши планы один за другим рушатся, мечты разбиваются вдребезги, вы верите в некое чудо, которое никогда не произойдет, надеетесь на спасителя, который должен вас отсюда вывести… между тем как вы знаете, что верить вам уже не во что и надеяться не на что, ибо минувшие годы лежат на вас таким грузом, дамы и господа, что кажется, будто вы окончательно потеряли возможность что-то сделать с этой беспомощностью, которая день ото дня все крепче сжимает вам горло, и скоро наступит момент, когда вы уже не сможете вдохнуть воздух… Но что же это за рок… жертвой которого вы стали, бедные мои друзья? Неужто и правда речь идет о настойчиво повторяемых предположениях нашего друга Футаки, который твердит нам об осыпающейся штукатурке… о растащенной черепице… осевших стенах… о покрытых плесенью кирпичах и кислом вкусе во рту… Но не лучше ли было бы говорить об упадке воображения, о рухнувших перспективах, о дрожащих коленях и полной… тотальной неспособности к действию?.. Не удивляйтесь, что я высказываюсь необычно жестко… но я полагаю, мы с вами должны говорить откровенно. Ибо всякие экивоки, нерешительность и брезгливость, поверьте мне, могут только усугубить беду!.. И если вы в самом деле видите, что ваш поселок, как мне признался на ушко господин директор, “обречен на гибель”, то почему вы не смеете ничего предпринять?! Быть может, вы полагаете, что лучше синица в руках, чем журавль где-то в небе? Но этот позорный, трусливый и легкомысленный образ мыслей — уж простите меня, друзья, — чреват последствиями!.. Ведь эта пассивность — пассивность преступная, и эта слабость — преступная слабость… Это трусость, дамы и господа, преступная трусость! Потому что — и это прошу вас заметить как следует! — мы можем совершить нечто непоправимое не только в отношении других, но и в отношении самих себя!.. А это, друзья мои, куда серьезнее, больше того, если подумать как следует, то
