А вторым обстоятельством, во многом определившим бунтарский, иконоборческий характер его сочинений, стала религия. Точнее... определенный «перебор» ее в семейной генеалогии. Мальчику словно на роду было написано принять церковный сан: со стороны отца – восемь священнослужителей различных рангов[1]; да и тетка по материнской линии также была замужем за английским священником! Будешь тут сыт «культом» по горло...
Как бы то ни было, до 12-летнего возраста Эдвард вместе со старшим братом Питером регулярно посещали воскресную церковную службу. Правда, частенько им удавалось отлынивать, пользуясь родительской привычкой вставать поздно по выходным. Братья предпочитали проводить время за чтением юмористического журнала, а к вечеру сочиняли более или менее правдоподобную «легенду» о том, что происходило на утренней проповеди.
В сочинении красочных и убедительных версий, ясное дело, особенно преуспел младший брат, Эдвард. И неудивительно, принимая во внимание его будущую писательскую карьеру.
Когда мальчику исполнилось девять лет, родители окончательно оформили развод, и отец уехал в расположенный поблизости Балтимор, где снова женился. А спустя два года в жизни Эдварда возник отчим. С ним-то, ученым-литературоведом Уильямом Старджоном, заведовавшим кафедрой литературы романтизма в одном из местных колледжей, у мальчика и начались проблемы.
Не то, чтобы новый муж матери недостаточно любил обоих пасынков или уделял мало внимания их воспитанию. Вовсе нет! Он даже пошел на официальное усыновление Эдварда, которому давно нравилось имя Тед; так, приняв новое крещение, юноша на всю оставшуюся жизнь стал Теодором Хэмилтоном Старджоном. Но... Как и в случае с религией, – снова произошел перебор.
Любовь отчима к литературе была слишком фанатичной, не терпящей конкуренции, и всех окружающих он оценивал исключительно по серьезности их отношения к «серьезной» литературе. Братья же, хотя и любили читать, особой склонностью к наукам и усидчивостью не отличались. Особенно Эдвард – сколько он себя помнил, его всегда отличала особая любовь к непослушанию, выросшую в отличительную черту, своего рода фирменный знак будущего Старджона-писателя.
Его словно с детства перекормили всевозможными заповедями и нормами, правилами приличия и запретами. И когда литература предоставила возможность в полной мере выразить собственную сущность, оказалось, что первое и главное, на что ополчился и чему объявил священную войну писатель Старджон, – это Норма. То, что полагается делать и чему полагается следовать всем законопослушным гражданам. И тут, конечно, лучшего жанра, чем научная фантастика, было не найти!
