Чьи здесь работают грубые руки,
Предоставив почтительно нам
Заниматься искусством, наукой,
Предаваться мечтам и страстям?
Вспоминаю это четверостишие, взятое эпиграфом в книге Тимирязева «Жизнь растений». Читал ее по совету учителя, перекладывал главы, когда учился выуживать самую соль мысли. Тогда эпиграфа я не раскусил, а сейчас учитель положил его мне, как кирпич в руку.
Возвращаясь домой, часто останавливались, определяли левитановские, шишкинские уголки.
— Стой! Куда бежишь от красоты? — останавливает меня учитель. — Федору-чародею где отведем место?
Уже проступали за деревьями дома коммуны. Было решено, что Васильеву место только тут. Нашли место на лесной просеке, где среди решеток папоротника чернели большие пни-скалы. Сюда приносила григовская Сольвейг свою светлую грусть и пела лучшую песню земли.
— Ты обязательно узнай побольше про этого светлого и страстного норвежца. Чую я, что у него великая душа жизнелюбца! Краски его гармоний залетают даже и в наш лес. Приходи-ка вечерком и прихвати скрипицу. Я сегодня как-то обмяк, разбередился. Хочется музыки.
Вечером на квартире учителя на столе разложены ноты. За раскрытым окном закат, две скрипки поют баркаролу. За прудом перекликаются в загоне овцы, где-то наигрываются перед сном ребятишки, и зовет женский голос:
— Апрошка, хватит бегать! Ужинать собрано.
Дед Афанасий вышел к амбарам, смотрит сквозь стволы берез на зарю. На музыку к нам заходит Алексей Зайцев, слушает у порога, подбодрив на боку руку.
— Какую-то хорошую штуку разыгрываете, — замечает он. — Такой не доводилось слышать.
— О, Абрамыч объявился! Пролазь к нам, садись и приобщайся. А штуку эту, братец ты мой, мог создать только Чайковский. Ему одному по плечу простота, напевность, проникновение. Не слыхал, говоришь? В мире люди столько сотворили прекрасного — века надо жить, чтоб всем насладиться! Садись, распахни душу и внемли.
Много в этот вечер поиграли, что нам было по силам, и порассуждали.
— Вот ведь дело какое! — разводит руками Алексей Абрамович. — Наслушаешься музыки — просветление, обновление какое-то в тебе получается: вроде веником в себе хорошо промел.
— А, проняло, за печенку ухватило! — смеется учитель. — Раз настроился — давай к столу. Петь будем!
И запели:
Слети к нам, тихий вечер,
На мирные поля,
Тебе поем мы песню,
Вечерняя заря.
Пели из Мендельсона и Глинки, а на дуэт из «Пиковой дамы» учитель потребовал жену.
— Марья, Марья! Да бросай ты к черту свои сковородки с горшками. Лиза требуется!
