— Что даве с Адрияном стоял? — спрашивает мать.
— А-а-а, — не сразу отвечает отец. — Советует послать нашего старшего в город учить на музыканта.
— На музыканта?! — вскидывает мать глаза, будто я неожиданно и тяжело заболел.
— Что дивоваться?
— Ненадежное для нас дело.
— Кусок-то и музыкой добывают.
— Все как-то возле земли лучше: свой кусок, как родной сынок. Где с водой, где со слезой, а сыт будешь. Сема Пимик всю жизнь протиликал на гармошке по чужим избам, прожил на потеху другим без угла, без места. Схоронили в чужой деревне. Исчаднул, как дым над свечкой, и места, где жил, не приметишь.
— Ты, мать, не про то мне толмачишь. Не про деревенских гармонистов слово идет, а про музыку, какую по городам за большие деньги слушают. Наши музыканты доходят самоуком под забором да по баням. Оттого у них и жизнь навонтараты[46]. Судим их, а на веселую беседу привечаем. Нет музыканта — колотим в заслонку. Все же они нужны. Ученая музыка до деревни не доходит. Своих подымать надо.
— Боюсь я, — говорит мать. — Не свихнуть бы парню жизнь. Сам хвораешь, его от дома оторвем.
— Пока жив — попытаем. Не хожено — не торено, не испытано — не узнано.
…Музыка. О ней серьезно никогда я не думал, хотя чувствовал, что от нее бывает как-то хорошо, ясно: будто ходит внутри кто-то с фонариком, светит по всем уголкам. Стать музыкантом — красиво, заманчиво, но до этого мне далеко, как до звезд. Выйти бы в ряды деревенских гармонистов, сравняться с Васькой Лозбиным. У него гармошка поет голосами, промытыми в чистой воде. Смущало и то, что учитель нещадно ругал нас.
Он жил внизу, а на втором этаже была школа, где после уроков мы твердили упражнения на скрипках. Выведенный из терпения фальшивыми звуками ансамбля скрипачей, учитель стучал в потолок, кричал:
— Позатыкало вам! Фа-диез совсем размазали! Смычками елозите, как оглоблями!
Мы молча переглядывались, отыскивали фа-диез, брали его отдельно, и у каждого нота, по нашему мнению, звучала чисто, а когда налегали на нее втроем, — дребезжала, будто ее измяло тяжелым колесом. Спорили, кто врет, а снизу опять:
— Поуснули там! Давай снова!
Виновный получал за фальшивую ноту смычком по лбу, отходил, сдерживая слезы.
— А вот играйте, играйте… Он услышит, что не я врал. Дойдете до фа — придет и всыплет.
Лизка с Ванькой начинают играть, а я злорадствую про себя, жду, когда они расквасят это чертово фа. Лизка шепчет Ваньке, отсчитывая ногой паузу:
— Как дойдешь — перестань, а потом опять давай.
