Эта часть парка переходила в своеобразный природный амфитеатр. Лужайка постепенно опускалась, и ее обрамляли пышные зеленые изгороди, направляя взор к простой каменной сцене посередине. Легко было представить, как на ней стоит какой-нибудь напыщенный поэт и читает торжественную оду в честь свадебной церемонии. За исключением того, что совершенная здесь церемония была отнюдь не торжественной и куда более мрачной.
Лежащий на сцене труп прикрывал кусок ткани, но, судя по очертаниям, это было тело мужчины. Его окружали почти полностью сгоревшие свечи. Мужчина лежал на спине, широко раскинув руки и ноги на манер Витрувианского человека[1]. Я постаралась не слишком акцентировать внимание на проступавших сквозь ткань красных пятнах и шагнула ближе. По обеим сторонам тела были начертаны размашистые символы, по замысловатости напоминающие кружево, только бледно-желтые, местами уже стершиеся.
– Кукурузная мука, – пояснил Чарли. – Я уже провел кое-какое расследование в городе. Символы похожи на знаки «веве». Мадам Вуаль их распознала. У нее есть книга про то, как жрецы вуду вызывают духов.
– Вуду? – переспросила я.
– Да, так она сказала. Но остальное это не объясняет.
Он обвел рукой деревья, образующие природный задник театра. Ближайшие стволы покрывали грубо вырезанные знаки. На одном была выведена пентаграмма, на другом – гексаграмма, а на дереве в центре – своеобразный крест с петлей сверху, в котором я узнала египетский «анх». У Джекаби в его домашней коллекции имелась пара подобных реликвий. Он говорил, что этот символ означает «жизнь», точнее, «бессмертие». Я попыталась вспомнить значения других изображений. Языческое, иудейское, древнеегипетское. В чем же здесь связь? С некоторых ветвей растущих за сценой деревьев свисали обрывки ткани, слегка покачиваясь на легком ветерке. Да, зрелище перед нами предстало зловещее и уж точно крайне печальное, но весь его трагизм казался пустышкой. Мне следовало бы испытывать отвращение, страх и другие эмоции, подобные тем, что нахлынули на меня, когда я впервые увидела труп, – но ничего подобного я не чувствовала. Вместо этого я ощущала какое-то раздражение, как будто где-то на заднем фоне моего разума неприятно пищал комар. Возможно, я начинала черстветь душой или же меня просто смущал тот факт, что некая театральность этого преступления усугублялась самим местом его совершения, ведь труп лежал на сцене. Все эти оккультные символы и магические атрибуты казались всего лишь декорациями. Но еще больше меня беспокоило чувство, что весь этот мрачный антураж выглядел и пугающим, и знакомым одновременно, словно меня посетило мрачное дежавю.
