— Но ведь это была суббота. В субботу банки не работают. — напомнил я.
— А вы что, свои деньги всегда храните в банке? — Виктор отвел глаза, я понял: он не хочет, чтобы я увидел в них усмешку.
— Долги Потоцкий, однако, на минувшей неделе отдал. Уже после того, как, по вашему мнению, на него напали. Значит, с деньгами все в порядке.
— У грабителя или… грабителей могло что-то не получиться. Почему у милиции может не получиться, а у грабителя — нет? — Тут Виктор глаза отводить уже не стал, и я увидел эту усмешку — довольно желчную, признаться. — Но я ничего точно не знаю кроме того, что Глеба либо избили, либо сильно ударили и случилось это за неделю до его смерти, в тот день, когда он отправился куда-то на машине Кавешниковых. — Хан уже не усмехался, взгляд его стал жестким и хлестким, как стальной прут. — Это факты. Остальное — мои предположения, на которые вы можете не обращать внимания. Но эти предположения интересны мне. Я над ними размышлял в последние дни. Я даже позвонил сегодня Кавешниковым, спросил, не нужен ли их машине ремонт. Машина — единственная очевидная зацепка. Если с машиной не все в порядке, значит, мои размышления относительно нападения на Глеба могут оказаться правдой. Вне зависимости от того, замешаны здесь деньги или что-то другое. И значит может оказаться правдой то, что убийство Глеба — итог событий, произошедших по меньшей мере неделей раньше. Но Кавешниковы сказали, что с их машиной все в порядке.
Я никак не предполагал, что Хан способен на столь пространный монолог. Вот что значит активный мыслительный процесс — даже Виктор не в состоянии в одиночку поглощать плоды этой активности. Как добросердечный человек я должен был избавить Виктора от мук глубоких, но бесполезных размышлений. Но как благородный человек я не мог развеять его сомнения примитивной правдой о неудачных похождениях театрального критика на подмостках ночного бара. Я вспомнил письмо, якобы адресованное Потоцкому неким неизвестным, а на самом деле написанное Ханом, и понял: историю с этим письмом Виктор придумал не случайно, она вполне укладывалась в ту часть правды, которую он знал. Однако возникли нюансы, и они активизировали уже мой мыслительный процесс.
Когда Земцов основательно прищучил компанию Кавешниковых, доказав, что все они фантазеры с далеко идущими последствиями, Хан промолчал. Земцову он не сказал ни слова, а мне вполне охотно выложил все. Почему? Потому, что я задавал Виктору конкретные вопросы, а Иван — нет? Или потому, что сегодня, после того как машина Кавешниковых благополучно перекочевала в гараж, настал подходящий момент? Над всем этим еще стоило поразмыслить, но кое-что проверить я мог уже сейчас.
