Евгений Борисович вернулся, когда Елена Витальевна уже малость успокоилась. Он удивленно оглядел присутствующих и растерянно уставился на Витимову. Та слабо всхлипнула.
— Отправляйся, Костя, — велела Марина Ивановна, в очередной раз поднося стакан с водой к губам Елены Витальевны. — И без глупостей!
— Командная дама, — шепнул я на ухо Варваре.
— Это уж точно, — кивнула она. — Пойду покурю.
— Я с тобой.
— Неужто? С каких радостей?
— С их полного отсутствия. Уж лучше твой дым, чем этот воздух.
Варварина язвительность была очередным этапом давней позиционной борьбы между ее курением и моей нелюбовью табачного дыма. В принципе я требовал немногое: чтобы она не дымила мне в нос и не курила в нашем общем кабинете. Нос мой она берегла всегда, но кабинет — лишь в моем присутствии. Стоило мне шагнуть за порог, как она тут же принималась отравлять атмосферу. Потом я устраивал очередной разнос, она винилась, и все повторялось сначала.
Я отправился вслед за Варварой, но не для того, чтобы подышать рядом с ней, а потому, что дышать в комнате стало совсем трудно. Все нервничали, все при этом старались изобразить спокойствие — получалась адская смесь. Взрыв же эмоций, устроенный Еленой Витальевной, оставил после себя запах гари. В коридоре у входной двери на маленьком пуфике примостился щуплый сержант, похожий на цыпленка, которого посадили на собачью цепь. При моем появлении он весь напрягся, готовый, по-видимому, грудью закрыть выход на волю. Порыв этот он мог реализовать чисто теоретически — на практике мне достаточно было ткнуть пальцем в его грудь, чтобы сделать в ней дырку. Земцов, вероятно, вел свои беседы в комнате напротив, потому что сержант, зыркнув на плотно закрытую дверь, строго предупредил:
— Сюда нельзя.
— Не буду, — успокоил его я и двинулся по коридору.
— А вы куда? — все также строго спросил сержант.
— Туда. — Я показал рукой в направлении туалета.
— А-а-а… — протянул парень и расслабился. — Вы только на кухню не ходите, занято там.
— Договорились, — пообещал я и тут же направился мимо туалета на кухню.
Здесь соображали на троих — двое незнакомых парней и один вполне знакомый.
— Привет, — устало обронил Марат Грумин и потер вечно красные, как сам утверждал, от постоянного недосыпа, глаза. — Погребецкий, наш человек, — сообщил он, словно выдав мне пропуск в круг посвященных.
— Богачев, — представился один.
— Снежков, — добавил другой.
— Вас-то как с Волошиной сюда занесло? — спросил Грумин.
